— Что там у нас со временем? Наташка, не балуй, укушу, дай на часы… Нормальненько, щас номер тебе покажут и через пару часов ждем.
И добавил:
— Мастер!
Когда Наташа, затянув пояс кимоно, стала собирать со стола на подносик пустые рюмки, Яша, снова уставясь в экран, спросил:
— А вот скажи, я вижу, почти везде парнишка попал, вон, то позади, то рука с плечом, а вон лицо, почти не видно, но есть. Везде, где Ритка на снимочках. Ты его специально целил?
— Н-нет… Покажи!
И правда, вот и вот, везде вдалеке размытый темный силуэт, лица не видно, но понятно, что один и тот же, будто случайно в кадре. Но хорошо и к месту.
— Сам он, значит. И как думаешь, не попортил кадры?
Витька посмотрел с разных точек, отгоняя легкий хмель. Наконец замотал головой решительно:
— Нет. Без него бы фигово было. Смотри, тут везде свет, а он дает для баланса — темное пятно, силуэтом. Если бы не было, сразу хуже. Видишь?
Прикрыл фигуру пальцем.
— Видишь, остался один свет и сразу скучнее. Так что, правильно все, хоть и само вышло.
— Да не само. Это Риткин хахаль, одноклассник. Я его на работу взял в бригаду. Так он вчера пришел уже, попросился в спортзал, на побегушки. Страдает сопляк, любовь у него.
Яша приобнял Наташу, стоящую с подносом, хлопнул ладонью по блестящему шелку кимоно, и подтолкнул ее к двери. Повторил, провожая взглядом:
— Любовь. Дурила малый.
24. СТРИПТИЗ
Как же называется эта болезнь, когда все ощущения перепутываются? Звуки тогда приобретают цвет, а то становятся гладкими или шершавыми, цвет кислит во рту или отдает горечью. Читал когда-то. Где же читал об этом?
Витька валялся на шелковом прохладном покрывале и проводил языком по деснам, как бы снимая кислый привкус. Не лимона, а скорее, как в детстве, мама поила заваренной от простуды травой и та с горечью и кислинкой. Что за трава?
Сел резко, сгребая в кулаки покрывало. Мельтешили в телевизоре мяукающие барышни, от их лакированности подташнивало. И что он все знает урывками? Названий не помнит, траву мамину не помнит. Все кусочками. От того раздражение в голове и в желудке. Только глазам ласка — медовые шторы, коричневая с мягким блеском мебель, широкий язык полки под полукруглым зеркалом, а на ней всякие мелочи: флаконы разного размера, но цвет один у всех — тяжелой синевы, пара буклетов глянцевых, синяя шариковая ручка носиком уткнулась в подставку и рядом раскрыт блокнотик. И на всем отблеск желтого яблочного тепла.
Нащупал пульт и телевизор выключил. Проходя, переворошил на полке безделушки, создавая свой личный беспорядок. В душе, стоя под горячей обильной водой, признался себе, не обрывочность знаний раздражала и не перемешивание ощущений. А разговор с Ларисой по телефону. На слова его про то, что дела и не придет ночевать, она молчала. И только, когда выдохлись бодренькие фразы, сказала:
— Себя, главное, слушай, не ее.
И добавила одно слово:
— Сердце.
Еще думал, что ответить, а уже бросила трубку. И теперь горько с кислым внутри, будто старой простокваши хлебнул.
Ступил из-под щедрой воды, оскальзываясь, на светлый узор кафеля, встал перед зеркалом во весь рост. Погладил текущую по груди и пояснице Ноа:
— Ну? Ее это тебя, что ли? Со мной происходит всякое, а ты прилипла, молчишь. Ждешь чего-то?
Под мокрой ладонью змеиная голова набухла, шевельнулась:
— Должен знать… Всссё… Ссам…
— Что? Знать что? Что делать?
Голова дернулась, как рыба, накрытая рукой:
— Ссмотреть. Ссслушшшать… Ощущщать…
Витька поворачивался, оглядывая себя. Пискнуло туманное стекло под рукой, потекли извилистые дорожки капель. Узор змеиной шкуры тяжелил плечи, они чуть опустились, но не вперед, а разведенные, назад, сдвигая лопатки, заставляя прогибать спину, напрягать бедра и икры.
— Ноа, я тебя таскаю, как этот древний грек быка на олимпиаду. Как его звали, не помнишь? И бык рос, а грек становился сильнее. Глянь на нас, видишь?
Поднял и согнул руку, вспоминая, как струится по ней тяжесть длинного тела, обвисая. Рука напряглась, взбухли мускулы, заблестела вода на круглых поверхностях.
— Не Яша, конечно, но вполне-вполне.
И, подходя все ближе, одной волной, другой, следующей, мир стал теплеть. Подплывая к самым ногам, захлестывал, вбирал в теплоту, будто в руку, и держал, говоря без слов, что все получается. Свершается. С-с-сейчас-с-с с-свершшаетсся. Все вокруг — для него. И он этого стОит.
Ходил по номеру босиком, не вытираясь, отжимал рукой потемневшие от воды волосы, ловил отражение узорчатой шкуры в зеркалах. Бросился на простыни, с удовольствием прижимая себя, мокрого, к свежему белью, оставляя на безупречном свой отпечаток. Снова вскочил.