«Витюшка, милый, привет! Очень по тебе скучаю, а ты все молчишь. И телефон твой не отвечает. У меня все хорошо, даже странно как-то, как хорошо. Мы с Германом и Ингрид дважды ездили в небольшие городки, высматривали всякое — для меня. Я решила открыть в Москве галерею. Только не смейся, небольшую такую и не пафосную, а Кутенок уже знает и посмеялся, что теперь всегда будет знать, где меня найти. Похоже, он меня любит всерьез. А я… Знаешь, когда не стало Сережки, я все думала, искала, получается искала новой любви, а на самом деле нет. Искала того, кому я буду нужна, кого поддержать.
Попробую объяснить, как сумею.
Я жила в реальности. И думала, что все материальное всегда материальнее нематериального. Вот такие словесные завороты, но плевать, главное, чтоб было понятно. И потому, когда я встречалась с такими, как ты, друг мой, я что-то чувствовала, но не знала что. И сразу переводила все в знакомые вещи. Если мужчина меня поразил, если думаю о нем, если меня тянет к нему страшно, значит это любовь или хехе страсть. Я никогда фанаткой не была, по рокерам не страдала, фотографии известных красавчиков под подушкой не прятала. Но если человек что-то мог, не просто умел лучше всех, а если в этом умении было зерно, ну, как тебе сказать? Зерно, или — Дар. Когда то, что он делает — живое, понимаешь, то меня тянуло к нему. Не к вещам, что он делает, а к нему самому. А сама-то я так не могу, знаю. Ничего не могу! Ну то есть, совершенно средняя московская барышня, удачно замужем. Рисовать пыталась. С Нинкой пыталась дизайнерскую одежду лепить. Еще что-то по мелочи. Но без настоящего дара.
Тот танец в подземелье в Каире все изменил. Я увидела таких же, как я. Познакомилась с Ингрид и Германом. Тогда поняла. Мой талант — видеть чужие таланты. Увидеть Дар, когда он только рождается. Быть рядом. Сделать то, что могу для него. Да хотя бы просто кивнуть и сказать „Да! Есть!“ и тем держать мастера и дар его. Поняв, я и другое поняла, почему с самого детства вечно уходила гулять не с теми мальчиками, дружила не с теми девочками. С теми, над кем смеялись.
В Каире поняла, очень много во мне силы, и надо использовать ее, а то вся перегорит.
И теперь мне не надо, как раньше, устраивать все через постель, к примеру. Я могу просто не проходить мимо тех, в ком есть дар. Помогать. И пусть кто-то лучше разбирается в живописи, в литературе или в фотографии, к примеру. Но я умею чувствовать живое тепло, которое идет от мастера. Это — мой Дар.
Я сильно выросла за последнее время. Я плюю на чужие мнения и насмешки, я сама для себя важнее всего. Это эгоизм? Но, как только я так решаю для себя, сразу получается, что и кому-то еще становится лучше! Эх, не тому нас учили, да? Не думай о себе, думай о близких. А надо сперва о себе и тогда уж и близким станет хорошо. Настоящим близким.
Кстати, с учОным видом я тут рассуждала и посмотри, к чему пришла — возлюби ближнего, как самого себя. Не как сахар или рахат-лукум, а как себя, любимого!
Вот так.
Хорошо бы нам с тобой вскоре увидеться. Встретить Новый год у моря, где пустой дом на берегу и на километры нет никого. Я наверное, так и сделаю, очень хочу — одна. Или с тобой. Но пусть все идет, как идет.
Твоя другиня Наташка…
Нет, не так. Хранитель»
Степан вздохнул и откинулся назад на вертящемся стуле. Прислонился затылком к животу стоящей позади Тины и вытянул шею, в ожидании. Тина сунула пальцы в рыжие волосы, потянула слегка. И он заворчал довольный.
— Ворчишь?
— Не. Мурлычу.
— Мурлыко…
— Тань, ну, что делать-то?
Тина месила плотные пряди, протягивала сквозь пальцы. Почесывала ноготками кожу на темени Степки. Смотрела на запыленный монитор.
Полутемная за прикрытыми шторами комната смотрела на них тускло стеклами шкафа, парой старых портретов на стенах. Когда-то Степка пытался заставить друга убрать подальше пожелтевший снимок, на котором сидел каменным идолом серьезный казак с крепко закрученными усами и стояла за плечом его напряженная глазами и ртом жена, повязанная белой косынкой, в платье темном и таком жестком, что казалось, не сама стоит, а широкая юбка держит ее, упираясь краем в начищенные ботики. Но Витька лишь смеялся и насчет второго, где такие же лица, но ближе и двое детей серьезных перед взрослыми, Степан уже и не говорил ничего.
— Ты, Степка, балбес. Это же родня, пусть будут. Уже и в деревнях скоро таких портретов не останется, был я недавно, там их попрятали, а взамен кримпленовые тетушки в паричках на цветном глянце, из 70-х, а это, глянь, сепия! — говорил Витька, рассматривая прадеда и семью, — пусть, пусть будут.