Смотрели желтоватые лица с третьего портрета, собранные из экономии десятком снимков разного размера под одно стекло. Деревянные рамки без завитушек и украшений, подтемненные морилкой для благородности, отделяли прямолицых мужчин, женщин с круглыми шеями, старух с губами и глазами, сведенными в одинаковые серьезные полоски, и детей в штанишках с одной лямкой, — от маленьких наушников на Степкиной шее и от вишневого перламутра мобильного телефончика Тины. Отгораживали от мягко шуршащего холодильника и прямоугольного блеска компьютера. От медленного стада автомобилей во всю ширину проспекта за окном, видимого за краем соседнего дома. И только взглядам темных и светлых глаз на неживых плоских лицах рамки не мешали смотреть сюда, в эту квартиру и за окно. А может быть, они до сих пор видели только укрытого черным матерьялом фотографа, прячущего за треногой усы, редкие волосы на темени и голос начальника.
Отвернувшись от портретов, Степан глянул на Тину, представил ее — в беленьком платочке по тонким бровям, и рот сжат по-серьезному. Вздохнул.
— Неловко мне как-то, что прочитали. Вишь, личное какое.
— Степочка, твой лучший друг свалил из столицы после того, как Ники Сеницкий странно умер. И пропал на просторах необъятной родины. Вернее, в другом предположительно, государстве. У матери не появлялся, у деда своего тоже. Сколько можно не чесаться, а?
— Как бы да… Но все равно, ничего не узнали. Не ответил он ей.
Тина обняла Степана, спросила:
— Чай сделать?
— Сделай, лапка. Там, правда, пылью все заросло, на кухне.
— Протру. Степ, а ты скучаешь? По Витьке?
Степан нахмурился. Убрал руку с мышки и пошел следом, в кухню.
— Скучаю, Тинок.
Сев на холодный табурет, сполз подбородком в сложенные на столе руки. Исподлобья смотрел, как она тряпкой вытирает чайник и тот становится живым, блестит в зимнем заоконном солнце.
— Виноват я, Тинка. Упал в тебя, все забыл. Думал, ну, пошарится Витька пару недель, потом напишет или позвонит. Тянул и тянул. И если бы Альехо не позвонил мне, я и не знаю…
Тина зажгла плиту, сунула чайник и стала открывать дверцы шкафа.
— На верхней заварка, в жестяной коробке, — подсказал Степан.
— Не казнись, Степ. Я пару раз слышала, как ты ночью ворочался и вздыхал. Это тебе Витька твой снился.
— Точно?
— Конечно!
— Ну, смотри, коза моя.
Тина насыпала чай в заварник и села напротив, на деревянную лавку. Смотрела внимательно, протягивая сквозь пальцы по последней моде завитые в крупные кольца пряди волос.
— Степушка, я сейчас спрошу, а ты скажешь мне честно-честно.
— Спроси.
— Когда ты видел, что у Витьки не просто умение, а настоящий талант, как Наташа пишет — Дар, ты не позавидовал ему?
— Нет.
— Честно?
— Тинка, обещал ведь!
— Ну, верю-верю. А когда позвонил Альехо и говорил только о друге твоем, а ты его как фотограф даже из вежливости не интересовал, тоже не завидовал?
— Ты мне чашку вон ту, с гнутой ручкой, ага. Нет, не завидовал. Я, Тинка, совсем другой. Может мы потому и дружим с ним. Вот смотри, ты меня взяла на работу, так? Теперь у меня заказы и зарплата, фотки, чтоб пипл хавал я делать умею. И тебе они нужнее, потому что кому ты, прости, будешь нужна, если над твоими портретами сядут плакать просветленно? Надо же так, чтоб на концерт прибежали. Не обожгись, балда, с маникюром своим!
Беря чашку, отхлебнул, зашипел от кусачего кипятка. Полез за полосатую штору и улыбнулся, нащупав за пустым цветочным горшком привычную пачку сигарет. Закуривая, невнятно сквозь фильтр договорил:
— И потом, много Альехо сказал, ага. Заладил, как поломатый, где Виктор, где Виктор. А как понял, что не знаю, трубку сразу и бросил.
— Степушка, я тебя люблю.
— Люби. Я супер мужчина.
— Ты супер рыжий!
— А ты — хорошая.
За стеной бухала музыка, а когда стихала, то бухал визгливый чей-то смех. Шумно и беспорядочно дышала за окном зимняя Москва, украшенная к близкому празднику обязательными елками, гирляндами и кричащими растяжками над снежной грязью дорог и тротуаров. Двое пили чай в кухне нежилой квартиры. И думали о море, которое наверняка будет шуметь для Наташи, когда стрелки соединятся, показывая вверх. А для Витьки?
— Степ?
— А?
— Ты черновики не проверил.