– М-мы их, он-ни у нас – по-смот-рят кузькину мать! – и долго косноязычно рассуждал о таланте, Божием даре, о вечной свободе человека творящего.
Тогда, с девочками, перекрикивая тяжкие вздохи ударных техно-ритмов, тоже говорил много. Полагая, видимо, что на троих и доза красноречия должна быть тройная. Девчонки, все как одна меленькие, тонкокостные, с круглыми свежесделанными грудями и сливочными голыми животиками, хихикали. А потом, перемигнувшись, утащили Витьку под руки через темноту и нервные вспышки в остренький воздух ночной улицы. Поддавая твердыми коленками, запихали на заднее сиденье, – Витька споткнулся, и попал в машину уже плашмя. Уткнулся носом в нежную замшу сиденья, почуял сквозь ароматизатор еле заметный запах кислятины. Поморщился, прикидывая, что, как и сколько раз на этом сиденье делалось. Но не поднялся даже сесть – шалили.
И лишь в огромной квартире-студии со стенами, не доходящими до потолка, так что всю ночь, в постели бескрайней, как пампасы, – слышал тонкие вскрики и захлебы смеха школьницы, которую прихватил из клуба охранник (она была в дурацком платье, очень хорошенькая и пьяная до стекла в глазах, а губы с размазанной помадой – припухшие, чуть вывернутые от недавних стараний), понял, что куртка осталась в клубе. Со Степкой и новой фотокамерой.
Фотокамеру Витька пожалел мимоходом два раза, просыпаясь среди шевеления девичьих тел. От количества горячих рук и гладких ног ему привиделся в какой-то момент кошмарный осьминог в бульоне. Вскинулся брезгливо, и лишь, очнувшись, сознанию дал уговорить себя, порепетировав рассказы про то, как «я – с троими, ну да, теми самыми»… И прикинул кадры – белесые лучи рук, ног – в беспорядке – мертвенькие морские звезды, засосанные темной трясиной сбитой постели.
А куртку старую коричневую пожалел сильнее. Она его была, в отличие от камеры. Камеру ему Наташа купила. Просто так. Они и не спали вместе больше. Но она нянчилась с Витькой. Болтали подолгу. Девушка с удовольствием просвещала его, дабы не садился в калошу на всяких вечеринках и презентациях. Витька чувствовал себя золушкой, при фее Наташе.
Не желая быть должным, предложил Наташеньке поснимать ее. Она отказалась.
Витьку укололо тогда. И – неприязнь, легкая, крылышком мухи. Проскользила, наобещав по-мушиному – вернуться.
Замаявшись раскаянием, Витька прямо спросил о причинах.
Они снова сидели в утреннем кафе. Две сумбурных недели, прошедших со дня их знакомства, вместили целую новую жизнь. И даже – новые традиции проросли в этой жизни. Уже раза четыре, вываливаясь под утро из очередного клуба, и махнув на дела рукой, садились в Наташин автомобильчик и ехали в маленький бар. Снова пили кофе и шоколад. Снова она забиралась с ногами на кожаный диванчик. Но разъезжались – по домам.
– Я с тобой совсем целомудренная стала. Весталка, – смеялась Наташа.
Там, в баре, глядя на разноцветных витражных зайцев, пятнающих старое дерево стола, собрался с духом и – спросил, вертя кукольную чашку. Подставлял гладенькое нутро ее под красное пятно, топил зайца в остатках кофе:
– Наташ, а почему не хочешь сняться? Ты очень красивая. Да и я… я ведь не сделаю плохо.
Вслух стеснялся хвалить сам себя. Мысленно – сколько угодно, перебирал снимки, отсматривал в компьютере, каждый раз удивляясь безмерно, что вот это – он сделал. Он? Смотрел, как на чужое.
Наташа поморщилась чуть заметно, рассмеялась. Что-то рассказала множеством мелких слов – о неумении своем принимать позы, о нефотогеничности…
– Я с тобой отдыхаю, Витенька, а так – все будет испорчено. Лишние мысли, лишние претензии.
– Как с сексом?
Сейчас все меленькие слова отмел в сторону – ненужные и неважные. Но на гримаску ее – назойливой мухой вернулась неприязнь. Это было важнее секса, оказывается.
Наташа почувствовала, – зацепился, как за гвоздь в половице, что не выдерешь – надо всю половицу снимать. И, без улыбки, сказала:
– Витюша, я тебе объясню все. Позже.
– Не забудь, хорошо? – неприязнь улетела, жужжа.
И отправились в фотоцентр – покупать камеру.
Три этажа стекла и стеллажей. И продавцы, настолько вылощенные и по-свойски хамоватые, что Витька, в наброшенной на плечи заслуженной куртке, мучительно затосковал и до смешной дрожи в коленях не захотел идти по зеркалу полов – туда, в бесконечность изысканного металла и пластика – желанных, выученных по каталогам наизусть, таких недоступных прежде – камер, гаджетов, штативов.
Наташа все поняла, Бог ее послал, что ли, держать за русые вихры, не давать упасть в этих дурацких плоскостях меж этажей, когда перебираешься из одной жизни в другую, туда, где все богаты и не нужно думать, сколько в кармане до следующего заказа. И где, как выяснилось – огромное количество условностей, правил – придуманных для развлечения и узнавания своих…