– Вот, начинается, – Нинка отхлебнула кофе и встала:
– А ты сиди пока, счас я быстренько сдыхаюсь от нее и поболтаем.
Наташа сидела, ловила ложечкой крошки торта покрасивее, на них указывал солнечный луч, пролезший сквозь погнутую планку жалюзи, слушала.
– Нина!!! Мы же говорили! Бу-бу-бу… Вы же мне обещали, бу-бу-бу… Я понадеялась, что теперь, бу-бу… Через неделю уже…
И Нинкин монотонно успокаивающий голос. Привычно говорит привычные утешения.
– Безобразие! Черт знает что! – яснее донеслось, видно, вышла дама из примерочной:
– Конечно, я приду! Посмотрю, что вы мне сделаете! Но больше к вам – ни ногой! И Лоре скажу, чего она меня – сюда?
Хлопнула дверь. Прощальный взвизг, очевидно, в сторону консьержа, что задремал, перегородив ногами выход.
И Нинка с блаженным вздохом упала на узкую табуретку, снова схватилась за ложечку.
– Нинок, расскажи! – Наташа с удовольствием окунулась в рабочие будни девчонок.
– Да, чего рассказывать. Сейчас сама посмотришь. В общем, платье остается нам. Мне. Не орхидея, говорит, а черт знает что. Я взамен пообещала ей к выходным сочинить пиджак из лаке. Ткань показала, рассказала, из итальянского привоза, эксклюзив. Ты же знаешь – ва-а-алшебное слово «эксклюзив»…
– Знаю, сама такая. Не соврала?
– Не-ет. Мне братишка двоюродный адрес дал, там на складе у ребят действительно авторские ткани маленькими партиями. Через три проходных, с пропуском, просто Штирлиц, вот так хожу, выбираю. ПлачУ сама. Потом предлагаю самым грамотным. Эта мамзель не из них, но я же виновата сама. Вот и подарю ей кусок. Хороший такой кусок – себе берегла. Ну, зато платье буду носить. Если будет куда.
Вздохнула значительно. Ната развеселилась. Хорошая девочка Нинка, только один заворот в мозгах. Мечтается ей, что оценят, наконец, по достоинству ее талант и вознесут на вершины. И будут платить денег за уникальные, сумасшедшие, величественно профессионально исполненные одежды – платья, костюмы, пальто и шубки. И Нинка королевой будет блистать на столичных пати и презентациях. Милостиво сама выбирая себе заказчиков. Купаясь в славе, деньгах, любовниках, снова деньгах и опять славе.
В то же время Наткины приятельницы, каждая из которых имела в гардеробе по несколько авторских Нинкиных вещичек, поступали просто и обидно, нашивали вручную на них лейблы известных фирм – Дольче с Габаной и Версаче. И все – верили. А клиентки даже от Нинки этого не скрывали.
– Ну, попила? Пойдем, смотреть будешь, – поторопила Нинка.
Платье висело тоненько и немного жалко на фоне пластиковой стены. Красивая нежная одежда всегда немного жалка – без тела внутри.
Вдвоем стояли в дверях, смотрели.
– Где вышивка, Нин?
– Оно спиной висит. Знаешь, давай я надену. Это ж теперь мое платье, да? Буду привыкать.
Прошла в размытый сумрак кабинки. Стала раздеваться. У нее была красивая грудь и тонкая талия. Потому раздеваться Нинка любила и не стеснялась.
– Свет включить, Нин?
– Рано. Подожди, я все тебе покажу сейчас.
Она подняла руки, показав выскобленные до лунного блеска подмышки, запрокинула лицо и нырнула в поднятое над головой платье. Черная ткань скользнула по локтям, плавно упала на бедра. Расправляясь, засверкала темными узорами по груди и животу.
Нина провела руками по бокам, нагнулась, отвела подол, переступила босыми ногами. Выпрямилась. Темно взглянула и, вскинув белые, на глазах утончившиеся руки к волосам, забрала копну вьющихся волос в горсти, обнажая шею. Осталась так.
Наташа смотрела на силуэт. На красивые руки, чуть вывернутые запястья. На бережно подхваченную вырезом белую грудь, резко очерченные линии плеч.
На вышивку. Тусклый блеск бронзы, темная зелень и пурпурные просверки. Чашечка цветка странной формы, охватившая левую грудь, кажется, чуть сжимает нежное. Захлест стебля под грудью – к талии, рисуя бедро и, падая расслабленно вместе с тканью, вдоль правой ноги – к самому подолу. Но стебель длиннее, потому, изогнувшись, улегся еще по нижнему краю платья. Тонкая вытянутая Нина, почти улетая, только темный взгляд держится за Наташины глаза. Не спрашивая – хорошо ли смогла, просто зная – смогла.
– Ну, Нин…
– Нравится, – утвердила Нина.
– Еще бы! Цветок и, правда, странный. Ниночка, какая же ты красивая! Я влюбляюсь уже.
– Цыц. Я знаю. Сейчас еще смотри. Включи свет.
Наташа нехотя потянула руку к выключателю, – лампа скучная, тоскливая, мертвая.
Щелчок и жужжание. Краски вышивки похолодели, стали жесткими, стеклянными. И Нинка заледенела. Кажется, тронь завиток волос, и отломится. Ткань платья беззащитно в неожиданных местах проредилась, обнажая сквозь прозрачное, – округлость бедра справа, изгиб талии слева, складочку под грудью. Черный ледок, под которым, верно, статуя, самая прекрасная из виденных. Потому что намеками только.