– Господи, Нинка! Прелесть какая! Я тебя боюсь…
– А-а-а!!! Поняла, что я могу? Поняла?
– Да я это давно поняла. Можно выключу?
Каким-то чудом не разломившись на тысячи хрусталин, стеклянная Нина отпустила волосы, нагнулась к маленькой тумбочке, достала что-то:
– Выключай. Сейчас я тебя еще удивлю.
И чиркнула зажигалкой, затеплив в полумраке слабый огонек кривенькой свечки, прилепленной на консервную крышку.
Огонек, осмотрев маленькую кабинку, уверился в себе и засветил. Поползли по стенам прозрачные тени. Наташа притворила дверь, оставив снаружи железный гул, фырканье пара и болтовню. Подошла и встала рядом. Смотрели в зеркало. Два женских взгляда – на третью в отражении, что появилась, потому что Нина смогла так.
Цветок ожил, в такт дыханию покачивал головой-чашечкой, укладывая ее на груди, скользил по талии, пошевеливал тонким хвостом по краю ткани у самого пола.
– Наташ… А ты видишь, не цветок вовсе?
– Вижу. Нет, это цветок, но не совсем.
– Змея?
– Есть чуть-чуть…
– Знаешь, Натка, я смотрю, смотрю…
– И что?
– И знаю, что смогу еще лучше…
– Вижу… Бедная ты, Нинка…
Нина оторвала взгляд от своего отражения и перевела его в Наташины глаза. Не пошевелившись. Но рисунок от движения век и ресниц – ожил, заструился, показал цвета, которых уже не три, а сотни плавных оттенков, съедающих все остальное, берущих в плен не только глаза, но и то, что за глазами, в мозгу.
– Почему бедная? Я могу – лучше их всех!
– Ниночек, за «лучше всех» не дадут тебе денег. Кто увидит, у того их немного, обычно. А кто не увидит, испугается только. Заказчица твоя… Если на ней оно так же сидело, а эта квочка все равно испугалась!
Нинка чуть повернулась, следя за платьем. Желтовато блеснули зубы, в темноте глаз заскакали огоньки свечи:
– Шиш, не сидело оно на ней так! Хоть я и старалась. Но, видно, с самого начала – шилось на меня. Она еще и из-за этого расшумелась.
Девчонки рассмеялись. Наташа смотрела на отражение, на беззаботно смеющуюся Нинку, что работает без выходных по 20 часов в день, носит один и тот же свитер с залосненными рукавами и мешковатые джинсы.
Смотрела на стремительную шею, четкие косточки плеч, основания красивых грудей – хоть ваяй сейчас в мраморе. И влюблялась. Не по-женски, а, чувствуя себя мужчиной, смотря – мужчиной, до зуда в кончиках пальцев, стащить бы с груди ткань и…
– Ладно, Натусь, спасибо тебе, поддержала. Еще раз кофе и работать.
Выходя и уже прикрывая за собой дверь примерочной, Ната сунулась обратно. Сказала Нинке, надевающей беленький лифчик:
– У меня пригласительные на открытие клуба Софкиного. Хочешь?
– Да-а-а!!! Спасибо! А то Софка сто раз обещала, но не принесла, а просить ее не хочу. И платье надеть?
– Да я не из-за платья, не в платье, ну, короче…, – Ната запуталась и беспомощно посмотрела на Нинку. Та махнула рукой:
– Да поняла я, поняла! Вот приду в этих своих штанищах, посмотрим, что споешь!
– Хо, не придешь! Тебя фэйс-контроль дальше угла улицы не пропустит! Будто Софочку не знаешь нашу!
– О-о, да-а-а, наша Софка!!! Я тебе сейчас расскажу, как они с подругой новую диету на себе испытывали! Умрешь…
Через полтора часа Наташа, наболтавшись, насмотревшись на тряпки и вещи до мельтешения в глазах, напившись кофе до бульканья в животе и солидарно ругнувшись с консьержем, приуставшая и присмиревшая от хорошего настроения, побрела к машине, на ходу открывая дверцу. Откинулась на подголовник, слушая, как мурлычет мотор. И услышала постукивание в темное стекло.
Медленно опустила стекло вдоль маячившей за ним мужской куртки, хмурясь, зная уже, это из-за слишком хорошего настроения, вот сукины дети, кто там этим заведует, и полдня порадоваться не дадут всласть!
Смуглолицый красавчик, чуть наклонив лицо, приподнял дымчатые очки над темными, без блеска, глазами. ПахнУл хорошим коньяком и очень дорогим парфюмом:
– Наташенька? Помнишь меня? Сеницкий, фотограф. Больше часа жду. Поговорить надо.
Глава 16
Наташа помолчала. В открытое окошко засвистел кусачий ветерок, затеребил темные пряди Никиных волос. Сеницкий, утомившись стоять внаклонку, вздохнул:
– Ну, может, пустишь? Я много времени не отниму у тебя. Надеюсь.