Уйдя от окна, остановился посреди комнаты, оглядываясь. И что теперь? Исчезли обе, одна, которую обещал защитить, и другая, которая могла повести… Как защищать, если попытка найти их закончилась пробуждением? Там была пустота, и он был в ней один. Но что-то мог! Он вспомнил, как удлинялась в бесконечность рука, крутящая планеты. А тут…
Белел на столе компьютер, поблёскивали за стёклами шкафа чашки и корешки книг. Черным прямоугольником стояла распахнутая в коридор дверь.
И тут пустота. И в ней — тоже один.
Собираясь с мыслями, включил свет, отворачиваясь от пустоты углов. Оделся, натягивая трусы и джинсы, те самые, в которых летал. Просунул голову в футболку и подхватил на руку свитер. Постояв, надел и его. Мыслей не было. Одиночество встало рядом и, взяв его руку ледяными пальцами, махнуло второй, как фокусник, рассыпая будущее колодой брошенных карт: работа, снимки, разговоры с Альехо, журнал и похвалы, поездки, может быть, девушка, милая и красивая, а может, просто милая, чтоб встречала в дверях, прижимаясь и держа на весу руки, испачканные в муке. Сны… Ах да, ещё кошка, маленькая, черная…
Закричав непонятные скомканные слова, кинулся к телефону, уронил на пол старый аппарат, путаясь в спиральном гибком шнуре. Еле попадая пальцами в дырки, набрал номер.
— Альехо, Илья Афанасич, мне надо срочно! Я знаю, вы можете… Скажите! Да вы же учитель, чёрт бы вас! Да. Да! Я понял! Спасибо!!! Я еду!
И аккуратно положил трубку на рычаг, глядя на выдернутый из розетки в стене шнур мёртвого телефона. Ещё раз сказал шёпотом:
— Спасибо, вам. Да.
Выскочил в прихожую, ткнув ноги в ботинки, срывал куртку с вешалки, топтался, хлопая себя по карманам и лихорадочно прикидывая, где лучше поймать машину, хорошо — ночь, доберётся быстро.
Хлопнув дверями, повернулся к лифту и застыл, глядя на обитую алюминием дверь их студии, что находилась в получасе езды от его дома.
— Так. Да, — сказал хрипло. И, шагнув к двери, потянул на себя ручку.
Глава 80
Пленники Эдема
— Так повелось от Великого Ахашша…
— Ахашша…
— Жизнь важнее смерти, всегда…
— Всегда…
— Служение жизни — удел всех…
— Всех-х-х…
Открыть глаза… Входящий через мутную щель, зарешёченную мокрыми ресницами, красный, как сукровица, свет резал глазные яблоки. Но мерный голос, вторящий себе эхом, протекая в уши, пугал, и нужно было видеть, кто говорит.
Шевельнуть рукой, чтоб заслониться ладонью от света, и всё-таки открыть глаза… В запястьях затлел медленный огонь, горячей плесенью съедающей кожу. И было страшно, что нельзя повернуть голову и увидеть, не обнажилась ли кость от едкой боли.
Двинуть ногами… Нащупать ступнёй пол и убежать, пусть на четвереньках, не обращая внимания на боль в запястьях. Но щиколотки мёртво стиснуты, не повернуться…
Женское тело выгнулось, схваченное зажимами и, задрожав, упало на сплетённую из стальных прутьев решётку. Снова поднялось, отрывая лопатки и дёргая сомкнутыми коленями. Мерный голос, повторявший непонятные фразы, смолк, и только шипение заполняло огромное пространство.
Найя упала спиной на решётку и замерла. Лежа тихо, мысленно ощупывала свое тело, напрягая одну за одной мышцы. Горло схвачено, и не повернуть голову. Через живот захлёстнуто жёстким. Колени стянуты холодным захватом, и щиколотки как приколочены.
«Надо спокойно… спк… но», — сердце сорвалось, и она снова забилась, пытаясь закричать, и, наконец, резко открыла слезящиеся глаза. Чёрные круги, сомкнутые друг с другом, наплывали на лицо. Она не сразу поняла, что это высокий потолок, и смотрела, как смотрят в разрытую ночную землю, темнота которой издырявлена ещё большей. Слёзы, намочив ресницы, рассекали увиденное мокрыми радужными лучиками.
— А-аа, — попытка крикнуть кинула в мозг ещё одну горсть паники, как жирную землю на деревянную крышку, — рот не закрывался.
Лихорадочно водила глазами, стараясь разглядеть, что по бокам, но только чёрные провалы нависали, будто впитывая источаемый телом ужас. И то становилось громче, то стихало неумолчное шипение. Ей казалось: дыры на потолке жадно высасывают её. А она не может… Ничего не может!..