— А… а… — разлепив окровавленные губы, вскрикнула коротко и зажмурилась. Но картинка не ушла, и Кора поняла — она в её памяти. Воспоминание, как острый клюв клама, больно тюкнуло висок. И ещё раз, другое, и ещё раз…
— Корути, свет мой, мальчик мой! — наступала на юбку, наконец, подхватила её выше пояса, скомкав, прижала к бокам — так и бежала, а ветки хлестали голые бёдра и цепляли кожаный ремешок с тайным кисетиком, который женщины носили под юбками.
Лес был прозрачен в вечерних сумерках, птицы уже смолкали. Голос Коры вспархивал, летел среди веток далеко, и на бегу она радовалась — сын услышит. Она несёт весть! Корути — вождь! Не зря просила и молилась Владыкам, не зря днём и ночью думала только про одно. А если очень сильно хотеть, то сбудется, надо только — очень сильно. Как она.
— А никто… так… не… — шептала, перескакивая с корня на корень, почти сваливаясь в маленький распадок. Внизу, повертев головой, крикнула ещё и полезла по противоположному склону вверх. Ноги соскальзывали с круглых камней, но пальцы цепко хватали корни и основания кустиков. Кора подтягивалась на руках и лезла быстро, как лесная обезьяна.
Наверху встала, отдышавшись, снова закричала во все стороны светлой рощи плакунов. Плакуны тут росли высокие, стволы держали прямо, нагибали только макушки с длинными тонкими ветками — до самой земли. Ветер бродил, трогая узкие листья, и казалось, вся роща покачивает опущенными головами, жалуясь и грустя. Кора, притихнув, слушала. Издалека донесся женский смех. И нахмурившись, она пошла на него.
Сын лежал на охапке мягкой травы у большого ствола, над которым ветки сплели подобие навеса. Кора стояла и смотрела на его узкую спину и широкие плечи, на зад, по которому когда-то шлёпала, подкидывая голого малыша на руках. На длинные ноги, упёршиеся в корень, чтобы удобнее было двигаться, наваливаясь на лежащую под ним женщину. По бокам мальчика — круглые колени, как коричневые чашки, отмытые до блеска.
— Корути…
От неожиданности мальчик свалился и, ударившись о корень, выставил перед собой руки, защищаясь. Варайя приподнялась на локтях и, увидев старуху, досадливо рассмеялась. Медленно сводила колени, глядя с насмешкой. И даже не села, подложила руку под голову и лежала голая, рассматривая шатер из веток над собой.
— Чего тебе? Твою голову расклевали птицы?
— Корути!
Он выскочил на открытое место и, сузив глаза, толкнул мать в грудь.
— Ты… что ты ходишь за мной? Старая тварь…
— Мальчик… важное, надо, — она смотрела умоляюще, стараясь не видеть, как большой смуглой ящерицей лежит позади её сына беспутная Варайя.
— Что?
— Тайное…
Корути нагнулся и подхватил с земли свою повязку, накрутил и, затягивая, оскалился:
— Нет. Раз вынюхала и позоришь меня, то и знай: нет тайн от Варайи. Говори и иди.
— Нет! Тебе только…
Варайя села и, откинув на спину кольца чёрных волос, подтянула колени, обхватывая их красивыми руками. Глянула на старуху остро. Корути схватил надломленную низкую ветку и дёрнул, отрывая.
— Я тебе по спине… сейчас. Говори!
И Кора, глядя в узкие злые глаза, заговорила, проглатывая слова и торопясь. Рассказала, как украли Ладда-Ху и вождь собрался уйти. Ждёт теперь, когда она приведёт своего сына, чтобы отдать ему свой народ, своих детей.
— Ты, ты вождь, мой Корути!
И замолчала, когда он рассмеялся, надвигаясь на неё с занесенной дла удара веткой.
— Я знал, что ты безумна, старуха!
Кора, отступая, упала и закрылась дрожащими руками. Из-под ладоней потекли слёзы.
— Подожди, малыш, — Варайя цепко смотрела на старую женщину, её дрожащие плечи и поднятые локти, — она не врёт.
И перевела оценивающий взгляд на Корути.
— Что?
Варайя встала, держа в руке тайку. Закалывая складки на плече, отрывисто сказала:
— Пойдём, пойдём в деревню. Там будет видно…
А потом обе шли молча, еле поспевая за рассерженным мальчиком, и косились друг на друга. После всё смешалось в голове у Коры. Крики на площади, фигура Мененеса, облитая светом костров, и его торопливые громовые слова. Её сын, сидящий на медовых шкурах, красивые жёны, склоняющиеся перед ним в поклонах. И — нестройный шум пиршества, всё более разнузданного, когда, после настороженного молчания толпы, Корути встал, выкрикивая, что праздник будет продолжаться, пока не кончится вино в бочках, выкаченных из чуланов огромного дома Мененеса.