— Что ты прячешь…
— Ничего. Садись за стол и ешь, вместо того чтобы надоедать мне вопросами!
Он вернулся к властному тону. И на этот раз обидел ее. Потому что она не просила дозы, не умоляла сходить к ней в квартиру за шприцем, чтобы воткнуть иглу себе в вену. Она просто проявила интерес к нему, спросила о его тайне. Он раскаялся в том, что был так резок, увидев, как она съежилась на стуле, как закрылась, словно цветок, защищающийся от муссона. Она обняла руками колени и прижала их к груди, точно так же, как делал он сам много лет тому назад, чтобы напомнить себе о том, что не умер, что он еще жив.
— Прости, я…
— Нет, ты прав, в конце концов, это не мое дело, — пробормотала она, подходя к столу и садясь перед тарелкой с ароматной едой.
— Давай! Ешь, пока не остыло!
Она улыбнулась ему. Он мог в этом поклясться. И она показалась ему красивой в тот момент, когда ее лицо чуть-чуть повеселело.
— М-м-м… ужасно вкусно! — воскликнула она, проглотив первую ложку.
Она опустила голову к тарелке. Аппетит девочки его потряс. Никогда бы он не поверил, что она так быстро начнет есть. Настоящее чудо! Он смотрел, как она склонилась над приготовленной им едой, и у него от радости кружилась голова.
— А ты? Ты почему не ешь?
Она посмотрела на его почти пустую тарелку. Почти пустую, хотя он к ней еще и не притрагивался. Льом замерла, поняв, что он ничего не оставил себе.
— Ты все положил мне…
— Я не очень хочу есть, — солгал он. — Давай! Наворачивай!
Несколько секунд она колебалась, прищурив глаза, словно желая проникнуть в глубины его души. Затем кивнула, снова улыбнулась, так, что у него чуть не разорвалось сердце, и опустошила всю тарелку. Человек в маске тоже опустил голову над своей порцией и, попытавшись принять самый небрежный вид, воткнул вилку в лежавшую перед ним горстку риса. Он не хотел, чтобы Льом раскрыла его обман, заметила, что у него от голода сводит желудок. Не хотел признаваться в том, что зашатался от слабости, когда встал со стула, чтобы идти готовить ужин.
Он поднес вилку ко рту и начал медленно жевать. Человек в маске почувствовал, как жареный лук тает под языком, почувствовал, как вкус яиц обволакивает его нёбо. Он зажмурил веки, стараясь продлить свои ощущения.
Когда он открыл глаза, чтобы доесть свой рис, девочка уже отодвинула тарелку. Она сложила руки на коленях и повернулась лицом к окну. Пришла ночь, рассеяв завесу дождя, висевшую над городом целый день. Льом пристально смотрела сквозь стекло, словно пытаясь разбить его взглядом. Видя, как она жаждет того, чего он больше всего на свете боится, человек в маске понял, что его решимость тает.
После того что она пережила, девочка заслужила немного свежего воздуха. Но она едва оправилась после болезни, он не мог отпустить ее одну слоняться по улицам. Она в конце концов обязательно найдет темный и грязный угол, где ее ждет наркотическое облако.
— Ладно, хорошо, — сказал он, ставя на место миску и словно завершая долгий воображаемый спор. — Пойдем погуляем. Но из нашего района выходить не будем, договорились?
Льом уже вскочила и переминалась с ноги на ногу, словно празднуя свою скромную победу.
— Тебе надо надеть брюки. Твои разорвались тогда. Нужно ненадолго зайти к тебе.
Девочка застыла, ее плечи напряглись, лицо залила мертвенная бледность. Она забыла о своей квартире. О расположенной прямо над ними жалкой комнатке, заполненной едкими колдовскими запахами, о конуре, где ее посещали галлюцинации всех сортов. Она не хотела туда возвращаться. Она слишком боялась, что отчаяние вновь поймает ее в сети.
— Не переживай, я пойду с тобой, — пробурчал человек в маске, взволнованный не меньше ее.
Льом молча кивнула, убрала со стола и вымыла посуду. Значит, в прошлой жизни ее приучили выполнять домашние обязанности? Она что-то говорила о своей матери. О ласковой маме, которая дала ей имя. Что с ней стало? Знает ли она, что дочь флиртует с наркотической пудрой, что она истерзала из-за нее свои вены?
Человек покачал головой, чтобы отогнать вопросы. Он прекрасно понимал, что полюбил девочку, полюбил ее лицо, все выражения которого уже знал до мельчайших подробностей, полюбил знакомую влажность ее руки, полюбил ее новую улыбку, открывавшую испорченные зубы… Она вызывала в нем такую нежность, что он забыл о…
— Я готова! — крикнула девочка, выходя из-за ширмы.