— Пхон!
Она ждала меня. Я понимаю это по ее заискрившемуся взгляду, по тому, как она бежит мне навстречу. Не обращая внимания на торговцев напитками, сидящих рядом со своими металлическими тележками, расталкивая гуляющих по сои зевак, она бросается в мои объятия, как ребенок, слишком долго остававшийся без матери. Ее прикосновение будит заснувшую под повязкой боль в руке.
— Ой! — восклицаю я невольно.
Нет отодвигается, оставляя между собой и мной сладкий запах перечной мяты, который я так люблю.
— Не может быть! Он опять избил тебя! Но что это?..
Темнота и радость встречи не дали ей заметить синяки в первую секунду, скрыли распухшее, изуродованное лицо. Мой стон словно зажег свет и направил луч прожектора на обезображенные черты.
— Я очень рад тебя видеть, — говорю я, надеясь сменить тему.
Она не слышит, она внимательно разглядывает каждую шишку, каждую ссадину, щурит глаза, словно представляя себе удары, которые на меня обрушивались. Она сжимает кулаки так сильно, что ее красивые ногти сгибаются от гнева.
— Пойдем! Отойдем куда-нибудь.
Надо разбавить ее ярость движением. Если мы останемся стоять на тротуаре, то ее сердце перегреется и взорвется.
Я беру ее за руку, впервые сам проявляя ласку. Я прикасаюсь к ее коже, и волна нежности заливает меня, но не сбивает с ног. Я начинаю к ней привыкать. Ее пальцы медленно распрямляются в моей ладони, она успокаивается.
— Давай присядем поговорим.
Я веду ее с сои на бульвар.
Чуть дальше, в нескольких метрах от храма, открывается на день маленькая забегаловка, которую посещают уставшие после рабочего дня служащие. Я всегда мечтал зайти туда, сесть за столик и поужинать с кем-нибудь, словно я тоже хорошо зарабатываю. Француз дал мне банкноту в пятьсот бат. Пятую часть моей зарплаты — за полдня, которые я провел, лежа на диване. Я отказывался и повторял, что он и так хорошо заплатил мне лечением. Он улыбнулся, уточнил: «Это за урок» — и засунул деньги мне в карман. А потом проводил меня до дверей. Аромат лимона. Запахи хлора и свежескошенной травы словно подняли меня в воздух. Когда он пожал мне руку, я не вздрогнул, как в первый раз. Я стиснул его ладонь и долго ее держал. Я наслаждался приятным ощущением, которое получал от этого ритуала, теперь показавшегося мне почти привычным.
— Как по-тайски будет «новый человек»? — спросил он, когда я уже собрался спускаться по ступенькам.
Я немного подумал, ища наиболее правильное выражение. И уже произнося его вслух, слыша, как оно звучит в сгущающихся сумерках, я понял:
— Курд май[39].
Я понял, что это я.
Хрустящая в кармане банкнота напоминает мне об этом. Я — новый человек. Я — изменившийся человек. Нет осознает это, когда я приглашу ее поужинать, когда протяну пятьсот батов поварихе. Она увидит, что побои брата не сумели меня уничтожить.
Мы проходим под неоновую вывеску импровизированного ресторанчика. Металлические столы блестят под лампами, словно серебряные. Мы садимся на пластиковые табуреты друг напротив друга. К нам тут же подкатывается кругленькая женщина. Облако талька выбелило ее лицо. Мускусный аромат с ноткой фритюрного масла. Она старается не попадать глазами в мой заплывший глаз, но я чувствую, что у нее ничего не получается. И мне на это наплевать.
Гордо поднятая голова и прямая спина делают меня клиентом. Она примет у меня заказ. Меня будут обслуживать… Я не помню, когда это случалось в последний раз.
— Тьом йам кхунг[40], — цедит сквозь зубы все еще напряженная Нет.
— А мне пхак боунг фай денг[41], белый рис, курицу с карри, омлет и воды, пожалуйста. Со льдом.
Нет удивленно смотрит на меня. Официантка повторяет заказ, чтобы убедиться в том, что она ничего не забыла. Когда она умолкает, я киваю головой.
— Ты поможешь мне все съесть, не так ли? Я тебя приглашаю, — говорю я Нет, бурча от удовольствия.
— Пхон…
— Я настаиваю. Сегодня угощаю я, — повторяю я, выпрямляя спину.
— Пхон, ты должен уйти из дома, — вдруг выпаливает она решительно. Вид у нее суровый и неумолимый.
Ее слова некоторое время висят между нами, качаясь на волнах несмолкаемого шума уличного движения.
Уйти. Убежать. Это желание появляется у меня каждое утро, когда я выхожу за порог проклятой лачуги. Теперь его сформулировал другой человек. Это производит на меня странное впечатление.
— Я не могу.
— Почему?
Я сам задавал себе этот вопрос. Тысячу раз. Идя к дому мимо других хижин и встречая соседей, тоже бедных, но без синяков. Я ни разу не нашел объяснения.