— Не этот номер выбрал бы я себе в качестве первой татуировки, — качает головой Лале.
— А что бы ты предпочел? — спрашивает Пепан, и Лале застенчиво улыбается. — Как ее зовут?
— Мою девушку? Не знаю. Мы пока не встретились.
Пепан фыркает. Двое дружелюбно молчат. Лале проводит пальцем по цифрам на руке.
— Что у тебя за акцент? — спрашивает Лале.
— Я француз.
— А что со мной было? — наконец спрашивает Лале.
— Сыпной тиф. Ты едва не умер.
Лале вздрагивает:
— Тогда почему я сижу здесь с тобой?
— Я проходил мимо твоего барака как раз в тот момент, когда тебя швырнули на тележку с мертвецами и умирающими. Какой-то парень умолял эсэсовца оставить тебя, обещая за тобой ухаживать. Когда они вошли в следующий барак, он скинул тебя с тележки и поволок в свой барак. Я подошел и помог ему.
— Давно это было?
— Семь или восемь дней назад. Соседи по бараку ухаживали за тобой по вечерам и ночью. А я был с тобой днем, когда получалось. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Не знаю даже, что сказать, как тебя благодарить.
— Благодари того человека, который столкнул тебя с тележки. Именно его смелость вырвала тебя из лап смерти.
— Поблагодарю, когда узнаю, кто это. А ты не знаешь?
— Нет. Прости. Мы не познакомились.
На несколько мгновений Лале закрывает глаза, подставляя лицо солнечному теплу и впитывая из него энергию, волю, желание жить. Он распрямляет поникшие плечи, и к нему возвращается решимость. Он все-таки жив. Поднявшись на трясущихся ногах, он потягивается, стараясь вдохнуть новую жизнь в хилое тело, нуждающееся в отдыхе, питании и питье.
— Садись, ты еще слишком слаб.
Соглашаясь с очевидным, Лале так и делает. Только теперь спина его прямее, голос тверже. Он улыбается Пепану. Старина Лале вернулся и жаждет информации почти так же сильно, как еды.
— Вижу, ты носишь красную звезду.
— Ах да. В Париже я преподавал в университете и был слишком открытым, на свою беду.
— Что ты преподавал?
— Экономику.
— И, будучи преподавателем экономики, ты попал сюда? Каким образом?
— Понимаешь, Лале, человек, читающий лекции о налогообложении и процентной ставке, поневоле вовлекается в политику страны. Политика поможет тебе понять мир, а в какой-то момент ты перестаешь его понимать, и потом из-за политики тебя бросают в лагерь военнопленных. Как из-за политики, так и из-за религии.
— И ты вернешься к той жизни после освобождения?
— Оптимист! Я не знаю, что ждет меня в будущем, и ты тоже не знаешь.
— Значит, никакого магического кристалла?
— Нет, конечно.
Не обращая внимания на шум строительства, лай собак и крики конвойных, Пепан наклоняется вперед и спрашивает:
— У тебя и характер такой же сильный, как организм?
Лале встречается взглядом с Пепаном:
— Я должен выстоять.
— Твоя сила может обернуться слабостью, если учесть обстоятельства, в которых мы оказались. Обаяние и приветливая улыбка могут навлечь на тебя беду.
— Я справлюсь.
— Что ж, тогда, быть может, я смогу помочь тебе выжить здесь.
— У тебя есть друзья наверху?
Пепан смеется и хлопает Лале по спине:
— Нет. Никаких друзей наверху. Я ведь говорил тебе, что я татуировщик. И мне сказали, что очень скоро сюда будут привозить куда больше людей.
Некоторое время Лале обдумывает эту мысль. Где-то там какой-то человек принимает решения, выдергивая людей — откуда? Как они решают, кого сюда везти? На каких сведениях основываются эти решения? Раса, религия или политика?
— Ты заинтриговал меня, Лале. Меня к тебе тянуло. У тебя была сила, заметная даже в больном теле. Она привела тебя сюда, и вот ты сидишь передо мной.
Лале слышит слова, но в душе противится им. Они сейчас находятся в таком месте, где люди умирают каждый день, каждый час, каждую минуту.
— Хочешь поработать со мной? — Голос Пепана выводит Лале из задумчивости. — Или ты доволен той работой, которую тебя заставляют делать?
— Я изо всех сил стараюсь выжить.
— Тогда прими мое предложение.
— Хочешь, чтобы я татуировал людей?
— Кто-то должен этим заниматься.
— Боюсь, не смогу. Оставлять на теле шрамы, причинять кому-то боль… Знаешь, это трудно.
Пепан закатывает рукав, показывая собственный номер:
— Чертовски трудно. Если не возьмешься за эту работу, возьмется кто-нибудь менее добрый и станет причинять людям больше боли.
— Работать на капо — не то же самое, что колоть иглой сотни невинных людей.
Наступает долгая пауза. Лале вновь погружается в мрачное раздумье. Неужели у тех, кто принимает решения, есть жены, дети, родители? Вряд ли.