– Да она у него с пятого года приржавела, – сказал главарь ватаги. – Господа, пш-шли пров-верим!..
Вот и вывалились они проверять. Будто к неодушевлённому предмету подходили они к нему, шатаясь, и дёргали за рукоять шашки. Савва Петрович стоял столбом, не сопротивляясь, и вроде бы не видел наседавших. Наконец за рукоять взялся главарь ватаги. И тут глянул в его мутные, пьяные глаза Савва Петрович, и показалось ему, как тогда, в пятом году, что перед ним враг. Что-то такое враждебное повеяло от всего его облика, от его пьяных зенок, от его прыщавого лба, некая жуткая злоба, злоба не спровоцированная ничем – злоба сама по себе. "А ведь и лет-то ему не больше, чем девочке сегодняшней – Татьяне, образки дарящей"...
Пять раз дёрнул за рукоять прыщавый главарь и затем сказал, злобно усмехаясь:
– Полно, служивый, а ну как злоумышленники нападут?
– Нападут – получат. Да и какие злоумышленники в Татьянин день? Вас вот до дому в целости доставить, вот и вся забота, – теперь Савва Петрович улыбался, отгоняя от себя образ врага: "Да мальчишечка ведь, ну напился ради праздника, да и чего же не побузотёрить в его-то годы?"
– А вдруг я злоумышленник? – не унимался прыщавый, – а у тебя шашка не вынимается?
Посерьёзнел опять Савва Петрович:
– Почему же не вынимается. Вынимается.
– Да ведь не могу я её вынуть.
– Да тебе её и не надо вынимать, она ж не твоя, а моя.
– А правильно угадал я, что ты её последний раз в пятом году вынимал?
– Правильно угадал.
– И что ты ею делал, когда вынул? Рубил?
– Нет. Только собирался. Получилось – пуганул только. Потому как разбежались тогда злоумышленники.
– А что они злоумышляли тогда?
– Царский портрет всенародно сжечь.
– И живого б человека зарубил за портрет?
– Всенепременно. Нешто это человек, коли ему Помазанника Божия сжечь надумалось.
– Нет, – прыщавый снова усмехался вражеской усмешкой, – теперь не выйдет. Приржавела твоя шашечка. Жаль, под рукой портрета нет.
Савва Петрович, не отрываясь от немигающих, усмешливых вражеских глаз, на него направленных, взялся правой рукой за рукоять и выдернул шашку из ножен. Взрывом лязгнуло, скрежетнуло, взвыло сталью о сталь, и обнажённая шашка нависла над прыщавым. Орава в один голос ойкнула и отшатнулась.
– Твоё счастье, что портрета нет, – сказал Савва Петрович.
– Эффектно, – сказал прыщавый, закуривая папироску, – запомню.
– Во-во, лучше папироску поджигай, запоминатель. Эх, ну чего вам неймётся, господа?
Притихшая ватага удалялась обратно, к "Подвалу". Прыщавый главарь несколько раз обернулся. И при каждом обороте его будто ветром злобы дуло оттуда сквозь белую метель. А девочка эта, Татьяна-дарительница, будто за спиной Саввы Петровича стоит, и именно на неё направлен ветер, и шашка его должна всё время стоять на пути этого ветра.
– Эгей, почтенный, как дежурится? – Из темноты и метели возникли двое в бобрах и едва на ногах. Спрашивал тот, кто потрезвей.
– Спасибо, ваше превосходительство. Пока спокойно. А вы где ж так подзадержались?
– А мы у Крынкина отмечались, на Воробьиных горах. Вот, а теперь сюда. Как там наш отступничек, поглядим... Не представляешь, – теперь он обращался к своему спутнику, – в Большом театре, когда хористы выскочили на сцену и загорланили "Боже, царя храни", император, ишь ты, присутствовал!.. Ну и с ними весь, естественно, прихлебательский зал загорланил. Так и он, коллега наш! Проф-фессор! Кадет! Тоже стоял и подпевал!.. Ну-у, что заслужил, то и получил. Студенты, вот молодцы так молодцы! Представляешь, врывались в аудиторию и выкрикивали: "Позор! Иуда! Холоп!.." Ну, мы только здороваться перестали. Обломали – вроде понял, хотя поначалу бурчал...
Идущему вслед за ними Савве Петровичу казалось, что он всё-таки ослышался и чего-то не так понял. Переспросить же было страшно – во-первых, не с ним разговаривали, а во-вторых – да не может же такого быть!..
– Эй, любезный, – тот, кто рассказывал, подозвал Савву Петровича, – возьми-ка его за другую руку, а то завалит, эк нализался, а ведь вместе пили.
Когда же его внесли в зал, тот вдруг ожил и заорал куда-то в гущу гуляющих:
– М-может, ты и на кресты церковные крестишься, а?
Отпустил тут руку Савва Петрович и даже отпихнул слегка от себя обоих. И оба бобрастых рухнули на паркет. Тут из гущи поднялся некто очень живописный. Он откинул ногой стул и начал сосредоточенно что-то искать в боковом кармане сюртука. И Савва Петрович понял, что это тот самый, которого "обломали". Наконец, нашёл живописный то, что искал.