И это самый забавный момент во всей поэме.
Это ж подумать только! Татьяна, которая, дожив до восемнадцати лет, слыхом не слыхивала, что помимо французских любовных романов на свете существуют и другие какие-то книги - разве что знала про "Собранье басен площадных", "Грамматику" (видимо, "Всеобщая придворная грамматика" Фонвизина), две Петриады (героические поэмы о Петре I) "да Мармонтеля третий том" (с "Нравоучительными рассказами"), которые и отдала "кочующему купцу" за тот самый сонник и еще один любовный роман, - эта самая Татьяна вдруг сильно удивилась, не обнаружив среди онегинских книг привычных ей любовных романов!
И ладно бы еще только удивилась. Так нет же. Ей такой нефранцузско-нелюбовный выбор показался "странен" - странен! Ну надо же, какое самомнение у девушки. То есть это не она странная, что любовную чепуху читает, - это Онегин странный, что не читает эту чепуху, а читает вот эти самые книги, "в которых отразился век и современный человек изображен довольно верно".
Я бы еще согласилась с такой оценкой онегинских книг - что выбор их странен - если бы Татьяна была человеком начитанным, эрудированным, если бы она была хоть сколько-нибудь знатоком литературы, чтобы иметь право рассуждать и судить, какой выбор книг странен, а какой нет.
Но Татьяна на протяжении всей поэмы демонстрировала нам исключительное литературное убожество, в котором другому малообразованному, но тем не менее неглупому человеку было бы просто стыдно признаться.
Ее собственная домашняя библиотека состояла сплошь из любовных и назидательных романов типа "Мармонтеля третий том" - именно третий, как раз и включающий "Нравоучительные рассказы" про девушек, но были у него и философско-политические произведения с предложением крестьянских реформ! Редкие же экземпляры другого содержания не вызывали в Татьяне интереса и обменивались на ее любимые романы; за сонник же Мартына Задеки, как мы помним, она не пожалела и Мармонтеля (видимо, потому что в него был включен рассказ о замене барщины оброком), "в придачу" отдав те самые "Собранье басен площадных, Грамматику, две Петриады".
*
Итак, Татьяна, находясь в чужом кабинете и сильно удивившись онегинскому выбору книг, "чтенью предалася", и не как-нибудь, а "жадною душой". В итоге этого чтения "ей открылся мир иной".
Многие делают из этого ошибочный и до неприличия притянутый за уши вывод, что Татьяна была чрезвычайно восприимчива к развитию - вот, дескать, не успела увидеть эти странные книги (и не какие-нибудь, а "в которых отразился век"), как тут же предалася чтенью, да еще жадною душой.
Например, Ю. Лотман делает именно такой вывод, даже еще хуже:
"В седьмой главе Пушкин приводит Татьяну в кабинет Онегина, уехавшего после гибели Ленского путешествовать. Она читает в его библиотеке книги, `в которых отразился век', и ей `открылся мир иной'. На наших глазах происходит умственный рост героини: уже не смутная нравственная интуиция, а ясное сознание, позволяющее ей понять онегинскую `болезнь века', руководит ею в оценке героя романа".
Все это в корне неверно - вовсе не книги заинтересовали Татьяну, вовсе не их содержание она кинулась поглощать жадною душой, а всего-навсего онегинские заметки на полях - "хранили многие страницы отметку резкую ногтей" и "черты его карандаша". Вот что ее заинтересовало! Вот что она кинулась читать жадною душой - отметки Онегина: "глаза внимательной девицы устремлены на них живей". И внимательная девица жадно ищет и "видит с трепетаньем" исключительно эти резкие отметки и карандаш.
А тот самый контекст, в котором "отразился век и современный человек изображен довольно верно", - этот контекст она прочитывает вынужденно, исключительно для попытки понимания Онегина через эти выделенные им места. К собственно же странным книгам никакого интереса в ней так и не возникает.
Откуда же тут взял Лотман "умственный рост героини", если она всего лишь постыдно подглядывает за Онегиным через его пометки на полях?
Перечтем еще раз ключевую фразу Ю. Лотмана: "На наших глазах происходит умственный рост героини: уже не смутная нравственная интуиция, а ясное сознание, позволяющее ей понять онегинскую `болезнь века', руководит ею в оценке героя романа".