Но у Татьяны наружу так ничего и не выскакивает, и Онегин замечает этот нонсенс: "Ей иль не видно, иль не жаль". А ей и не видно и не жаль одновременно...
В результате своей безответной любви - а вернее сказать, в результате самообмана, подкрепленного нелогичностью превращения Татьяны, что никак не укладывается у него в голове и в итоге заставляет делать неверные выводы, - Онегин заболевает:
Онегин сохнет -- и едва ль
Уж не чахоткою страдает.
Все шлют Онегина к врачам,
Те хором шлют его к водам.
Однако какая разница! Татьяна из-за своей - казалось бы, такой же страстной и неразделенной - любви к Онегину всего лишь бледнела и плакала, рисовала вензеля и бегала по аллее. Онегин же болен чуть не чахоткой - болен всерьез. Он сохнет. Он умирает от любви - "он заранее писать ко прадедам готов о скорой встрече".
Его больной внешний вид настолько бросается в глаза, что ему советуют обратиться ко врачам - и он идет, и эти врачи действительно осматривают его - вон как дело серьезно обернулось! - и шлют его на воды. Но - "он не едет".
Время идет. Болезнь усугубляется. Вот уж у него и рука становится слабой - он совсем потерял силы. А что же Татьяна? "А Татьяне и дела нет" - она в упор не замечает его состояния, хотя он так часто ездит к ней, что такое равнодушие с ее стороны становится уж вовсе неприличным. Друзья, знакомые - все с тревогой замечают его больное состояние. Со стороны же якобы любящей его Татьяны - даже ни одного вопроса о его здоровье! Пусть даже самого официального - ни одного. Ни тревоги, ни беспокойства за него.
И вот он пишет ей "страстное посланье", он решает прямо сказать ей о своей любви, поскольку "сердечное страданье уже пришло ему невмочь".
...больной,
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
*
Помните мой рассказ про Риту, которая пришла ко мне обсудить свое литературное произведение? Его незамысловатая мораль заключалась в том, что своими развернутыми объяснениями я сама подсказала Рите правильные выводы, после чего ей оставалось только выдать мои слова за свои собственные мысли.
Так вот точно такая же история происходит и с Татьяной. Она получает письмо Онегина, в котором читает:
Предвижу все: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд изобразит!
И эти слова являются для нее подсказкой, как же ей себя вести, как ей реагировать на это письмо - разумеется, изобразить горечь с презрением и гордый взгляд. Именно это она и изобразит.
Далее он описывает свои чувства к ней, вспоминает про Ленского ("Еще одно нас разлучило... Несчастной жертвой Ленский пал...") и говорит, что это явилось еще одной причиной того, что он навсегда уехал из деревни. И действительно, он очень глубоко пережил смерть друга, и даже спустя несколько лет он все еще помнит о нем - в отличие от Татьяны. А потом снова невольно выдает ей инструкцию к действию:
Боюсь: в мольбе моей смиренной
Увидит ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной --
И слышу гневный ваш укор.
Так оно немедленно и получится! Татьяна в его мольбе тут же поспешит узреть "суровым взором" "затеи хитрости" и выдать "гневный укор" по этому случаю, который все критики поголовно почему-то принимают за высшие духовные достижения Татьяны.
Но все это будет чуть позже. Тем не менее к проявлению презрения и гнева она уже приступила, и в точности так, как подсказано в книжках - демонстрируя презрение и гнев гробовым молчанием.
Он пишет ей еще дважды. Но в ответ опять тишина. Тогда, больной, истерзанный, измученный, он едет в некое собранье, где может встретиться с ней. И ему повезло!
В одно собранье
Он едет; лишь вошел... ему
Она навстречу. Как сурова!
Его не видят, с ним ни слова;
У! как теперь окружена
Крещенским холодом она!
Как удержать негодованье
Уста упрямые хотят!
Итак, инструкция, которую невольно дал ей в своем письме сам Онегин, воплощается - она сурова, холодна и в негодованье. При этом с ее стороны - при очередном взгляде на больного Онегина - опять ни грамма состраданья к нему, ни секунды переживания за его здоровье:
Вперил Онегин зоркий взгляд:
Где, где смятенье, состраданье?
Где пятна слез?.. Их нет, их нет!
На сем лице лишь гнева след...