Вот в этом, третьем, Глинске началась новая жизнь Татьяны.
Бесконечная вереница сменяющихся и быстро забываемых впечатлений. Раннее детство — это как бы часто возобновляемая жизнь. Оно без прошлого. Это смена жизни без умирания. Сколько таких жизней было у Татьяны! Она жила в Доме малютки. Но стоило ей оказаться всего на несколько месяцев в маленькой, низенькой халупе, и из ее сознания ушел большой каменный дом с его комнатами, уставленными маленькими кроватями, низкими, заваленными игрушками столиками. Она как бы родилась вновь, и теперь уже у новых для нее людей, которых зовут не няня, не тетя, а папа и мама. Но вот в ее жизни появляется дом на Раздолье, и уже забыта халупа, огород при ней. Перед глазами улица деревянных домов и все новые и новые люди. Те, что живут рядом, те, что живут напротив и сзади, кто приходит к ним в гости, кто забегает одолжить чугунок или щепотку соли...
Четырехлетняя Танюшка любила играть в куклы на высоком крыльце или в лопухах, росших у забора, отделяющего двор от огорода. Как и все девчонки, ее сверстницы, она любила лазать по дворовым закоулкам, где ее привлекали к себе цыплята и куры, коза и поросенок Борька — весь тот мир, которым окружила себя Лизавета. Именно этот домашний мир Раздолья делал каждый двор похожим на другой. Было, правда, некоторое разнообразие. Если Лизавета приобрела козу, а во дворе Ефремова мычал лишь годовалый теленок, то у Чухарева, который тоже выстроил свой дом в Раздолье, была и корова и даже нетель. А вокруг домов ни деревца, ни кустика. Зато за домами сплошь картошка, капуста, горох. Даже рожь сеяли на всякий случай. Давно ли хлеб давали по карточкам?
Конечно, Татьяна не понимала жизни по ту сторону забора. Но всякие рассказы о ворах и грабителях вызывали соответствующие детские игры, и жертвами этих игр были ее куклы, на которых она то совершала налет, то защищала их от мнимого нападения. Она была непоседлива, любопытна и причиняла Лизавете много хлопот. Однажды, когда дома никого не было, Татьяна изрезала ножницами новую юбку Лизаветы и, напялив на себя лоскутья, решила, что это самое красивое ее платье. Когда вернулись взрослые, она узнала назначение ремня, который висел в кухне на стене. Еще больше обогатился ее жизненный опыт, когда Лизавета сказала:
— Мученье ты мое! Зачем я взяла тебя из Дома малютки?
С мальчишками Татьяна любила играть больше, чем с девчонками.
— Знаете, откуда я?
— Откуда? — спросил мальчишка.
— Из малюточного дома, — похвасталась она. Она была уверена, что ее товарищей — мальчишек — принесли из пивного ларька, около которого всегда можно видеть длинную очередь дяденек. Но все ее доказательства не произвели на мальчишек никакого впечатления. Они достоверно знали, что к их появлению на свет пивной ларек никакого отношения не имеет, и отнесли неосведомленность Таньки за счет того, что вообще девчонкам не дано знать того, что толком не знают даже они, мальчишки.
По воскресным дням Игнат и Лизавета брали с собой Татьяну и уходили в гости. Хождение по гостям совсем не противоречило их домоседству. Чем больше Игнат жил домом, тем больше его тянуло в гости. В пьяном разговоре можно было отвести душу. И, как требовал того деревенский обычай, хождение по гостям начиналось с утра и длилось до той поры, пока выдерживала голова и не подкашивались ноги.
Вообще, с того времени, как вокруг города стала расти его избяная окраина, обычай ходить по праздникам в гости претерпел в Глинске изменения. Прежде всего сразу удвоилось количество праздников, а сами праздники приобрели своеобразный, скользящий характер. Как всегда, в Глинске праздновали дни Октября, 1 Мая и Нового года. Для многих поводом для веселья оставались рождество и пасха. Но куда было девать все местные и престольные праздники, которые принесли с собой новожилы города? Все эти дни Петра и Николы, святой Софьи, Ирины-мокриды и Ильи-пророка, всякие спасы, сретения и вознесения? Они ворвались в будничный обиход городского населения и расцветили его пьяною песней, веселой гармошкой и праздничным столом, за которым сначала пили литр самой лучшей водки, за ним литры простой водки, и когда людям уже было все равно, что пить, появлялись бутыли самогона.
Жизнь людей деревни, переехавших в город, потеряла в эти годы свое единство. Она распадалась на две части — на жизнь в городе и на жизнь в деревне. Соответственно каждому празднику предназначалось и свое место празднования. В майские и октябрьские дни в Глинск стекалась вся родня из окружающих деревень, а на масленицу или в духов день новоявленные глинцы покидали Раздолье и устремлялись за город, в деревню, к своим родным и знакомым, к покинутой земле.
Тогда в каких-нибудь Ключах, Задворье, Кочках гуляла деревня, гуляла ее городская родня. И кто от лихости, кто с горя, а кто просто спьяна кричал на широкой деревенской улице, выводя то низким, то хриплым, то звенящим высоким голосом разудалую частушку.
Игнат Тарханов больше в Пухляки не ездил, да и не тянуло его туда. Он не хотел возвращаться к прошлому. Однако своих земляков в Глинске он больше не избегал и по праздникам либо сам ходил к ним с Лизаветой, либо принимал их в своем новом просторном доме. Он встречался с Ефремовым, как-то даже навестил Афоньку Князева, водил знакомство с Чухаревым.
И к Чухареву он собрался в гости в медовый спас, прихватив с собой не только Лизавету и Танюшку, но и Одинцова. Пусть механик потрется среди деревенских людей. Шли по улице чинно. Впереди Игнат с Одинцовым, сзади Лизавета и Татьяна. Шли не спеша. Весь день гостевать. У Чухарева — начало, а у кого будет конец — неизвестно.
Бывший агроном по-прежнему работал на комбинате. Но не по найму рабочей силы, а в отделе учета и распределения готового огнеупора. Это было куда выгодней, чем заниматься наймом рабочей силы. Если мало огнеупора — каждый толкач норовит угостить, а то и подарочек поднести. А когда не хватает рабочей силы — хоть сам плати из своего кармана! Великая разница! К тому же новая работа совсем не мешала Чухареву осваивать высоты агрономической науки. Осев в Раздолье, он возвел большой, с мезонином, дом. Вокруг раскинулся опытный участок, какого у него никогда не было даже в те времена, когда он поучал мужиков, как вести единоличное хозяйство. Но, перестав быть агрономом для бывших крестьян в деревне; он стал агрономом для бывших крестьян в городе. Эти крестьяне не хуже его знали землю, но вести хозяйство на каких-нибудь десяти-пятнадцати сотках не умели. Агронаука на усадьбе — особая наука. Она совсем другая, чем в единоличном крестьянском наделе. Тут надо сберечь каждый сантиметр грядки, уметь поднимать каждый стебелек рассады и без конца и без устали копаться в земле. На маленькой усадьбе все трижды родится. Сначала рассадой, потом на грядке и в третий раз на базаре. Базар требует товара видного, иначе нет смысла им торговать. Во всем Раздолье разве только Лизавета могла потягаться с Чухаревым. Но и у нее не было такой земляники, как у агронома, да и не умела она на одной и той же грядке получать сначала редиску, потом скороспелую картошку, а за ней цветную капусту.