Всех гостей школа, конечно, не могла пригласить к столу. А с другой стороны, без угощения выпускной вечер — не вечер. Поэтому на самой верхотуре, в одной из комнат, где обычно размещались первые классы, был устроен тайный от гостей буфет. Там каждый выпускник мог получить причитающуюся ему порцию портвейна, пирожное, два яблока и бутерброды. Конечно, посетить этот буфет были приглашены и педагоги. Однако сразу сесть всем за стол оказалось невозможным. Кому-то надо было занимать гостей и наблюдать за порядком. И если там, в зале, многие еще чувствовали себя зелеными школярами, то здесь, после рюмки портвейна, они мгновенно повзрослели, у них возникла необходимость высказать свое отношение к жизни, которое они, естественно, считали самым мудрым.
Татьяна так была занята танцами, что только в буфете впервые за весь вечер подошла к Уле. Уля стояла у окна и разговаривала со Станиславом Сергеевичем.
— Я не хочу дальше учиться, не хочу.
— Но ты же окончила десятилетку. Я уверен, что из тебя выйдет отличный педагог.
— Я думаю, что буду и хорошей формовщицей.
— Конечно, всякий труд...
Уля подняла глаза и, не скрывая иронии, сказала:
— А вот вы почти всех перечислили, кто куда идет. А про меня ни слова.
— Я не хотел вносить диссонанс.
— Вы боялись унизить меня?
— Да, как-то отделить от других.
— Напрасно! Я горжусь, что буду формовщицей. Вы меня тем и обидели, что не захотели вносить ваш диссонанс.
Татьяна обняла подругу, прижалась щекой к ее плечу и ласково сказала:
— Улька, перестань бузить. Мы вместе едем в Ленинград.
Уля отстранила ее и все тем же тоном какого-то превосходства продолжала:
— Знаете, Станислав Сергеевич, о чем я сегодня думала, когда вы выдавали нам аттестаты? Что не мы, а вы держите экзамен на зрелость.
— Это как понять?
— Я бы на вашем месте завела тетрадку выпускников, а в ней графу: кто кем стал через пять, через десять лет? Кто знает, может быть, тогда вы внимательней отнеслись бы к их настроениям на выпускных вечерах.
— Как вы можете так говорить, Ефремова? — возмутился директор. — Я начинаю подозревать, что в вас говорит зависть.
— Во мне зависть?
— Улька, замолчи, — пыталась остановить ее Татьяна.
Но Уля словно не слышала ее. Сощурив глаза, она громко сказала:
— Подозреваете зависть? А хотите знать чистую правду? Мне просто противна эта всеобщая лихорадка у вузовских порогов. Я вижу двери, а в дверях люди толкают друг друга, сбивают с ног. Учиться, учиться! А зачем? Спросите многих из них — не знают! Их тянет к легкой жизни, к чистой работе. Это мужичье понимание высшего образования.
— Совершенно верно! И даже к искусству порой подходят с той же меркой...
Татьяна оглянулась и увидела Дроботова. Он ее не узнал и, здороваясь с директором школы, продолжал:
— На днях ко мне в театр пришла одна девица и заявляет, что у нее есть большая просьба. Спрашиваю ее: «В студию хотите ко мне?» — «Нет!» — «На сцену — вы, может быть, раньше играли?» — «Тоже нет». — «Ага, понимаю, вы хотите поступить в театральный институт?» — «Вот именно. Нельзя ли получить от театра туда направление?» Думаете, она хочет быть актрисой? У нее есть влечение к театру? Талант? Нет. Оказывается, из всех дипломов ей кажется предпочтительней диплом театрального института! Он ей больше импонирует... Театральный, видите ли, институт расширяет кругозор и даст ей настоящее культурное воспитание. Это ее слова. И говорит обо всем откровенно, наивно и нелепо, конечно. А в доказательство называет своих подружек, которые поступают в институт, не собираясь быть ни инженерами, ни агрономами... Зачем идут? Так, для общего образования. В общем, как говорится, терять ей в институте нечего, а набить себе цену и заполучить жениха — сможет! — И, словно только сейчас подумав о том, а так ли он говорит при девушках, Дроботов смущенно произнес: — Простите мою откровенность.
— Мы не дети, — поддержала Дроботова Уля. — Иная за женихом не то что в вуз, а на Луну готова полететь...
Дроботов кивнул Уле.
— Хорошо иметь союзников. — И только тут взглянул на Татьяну. — Если не ошибаюсь, вас зовут Танечка, и вы есть та самая девочка, которая...
— Подвела вас, — договорила Татьяна.
— Да, в том турне вы были мне очень нужны.
— Я тогда отца нашла.
— Помню, помню... И очень рад, что снова вижу вас. — И, круто повернувшись, окликнул стоящего у окна молодого человека: — Сергей, иди сюда, я тебя познакомлю... — И представил его Татьяне, Уле и директору школы: — Мой племянник — Сергей Хапров, агрохимик по специальности и тоже рвется в институт, но уже второй раз, и знает чего хочет: звания кандидата наук. Впрочем, должен признаться, для этого у него есть все данные и, насколько я мог заметить, науке предан.
— С такой характеристикой, пожалуй, можно согласиться, — ответил Хапров, протягивая руку Татьяне. — Но она неверна... Не слишком ли далеко только что кончившему институт до кандидата наук? И не слишком ли рано говорить о преданности науке?
— Не притворяйся скромником, — сказал Дроботов.
— Я говорю правду. И в доказательство готов разговор о науке променять на вальс... Таня, вы не возражаете?
Назло всем мальчишкам, которые не терпели чужаков, проявляющих внимание к их девчонкам, Татьяна пошла танцевать с Сергеем. Она не сказала бы, что он танцует лучше Демидова или Романова, но ей всегда казалось, что, танцуя с ними, она кружится сама по себе, а они лишь вокруг нее, а тут она почувствовала уверенную руку Сергея: он вел ее через весь зал, заставляя следовать его движениям, и в этом подчинении была какая-то волнующая и еще не изведанная прелесть.
— Итак, последний день в школе, — говорил он, улыбаясь, и смотрел ей в глаза.
— А через несколько недель — прощай, Глинск.
— Москва, Ленинград?
— Ленинград.
— Филфак?
— Биофак.
— И большой конкурс?
— В прошлом году, говорят, было трое на одно место.
— Не боитесь?
— Нет, но чуть-чуть страшновато.
— Литературы?
— Жизни... Одна, в большом городе.
После вальса Татьяна снова пошла танцевать со своими мальчиками и совсем потеряла Хапрова. Даже забыла, какой он собой. Помнила: высокий, длинные большие руки и, кажется, стриженные ежиком волосы. И все.
Вечер кончился. Музыканты сложили свои инструменты. Актовый зал опустел. Выпускники двинулись сначала к Раздолью, оттуда через новую окраину города свернули на заводскую сторону и как-то незаметно встретили новый день у школы. Всю дорогу шли, держа друг друга под руки и захватив всю улицу, от тротуара до тротуара. Все были уверены — вот так и шагает дружба, вступая в жизнь.
Татьяна возвращалась домой, когда уже поднялось над домами солнце. Еще издали она увидела у калитки деда Игната. Он сидел, низко склонив голову, и что-то вычерчивал на земле коротеньким ивовым прутиком.
— Ты что, деда, не спишь? — спросила Татьяна, присаживаясь рядом на скамейку. — Жарко дома?
— Думы одолевают, Танюшка. Вот сегодня наши плотники из Пухляков вернулись. Плохо там... Сколько лет был хорош Тарас, а тут вдруг перестали его слушаться. Спрашиваю — пьет? Нет! Может, нечист на руку? И сам тому не верю, и люди говорят — честный мужик! Так в чем же дело? А кто его знает! Бегут люди! Кто всей семьей, а кто наполовину. Стараются оставить в колхозе какую-нибудь старушку, чтобы усадьбу не потерять...
— Деда, так чем же ты можешь помочь?
— То-то и беда, что ничем... Ох, трудное ведь это дело — колхоз. Никак загодя не угадаешь, где пройдешь, а где споткнешься.
Игнат вздохнул, потом, словно желая отогнать невеселые свои размышления, спросил, обнимая Танюшку:
— Натанцевалась, повеселилась? Да и от тебя вроде как винцом попахивает.
— Чуть-чуть, какой-нибудь наперсточек портвейна.
— В такой день — можно. Так, значит, скоро в Ленинград?
— Я, деда, буду приезжать на каникулы. Только бы сдать экзамены!
— Ты сдашь. Только объясни мне, Танюшка, такое дело. Вот ты говоришь: биофак, биофак... А как это понять?
— Естествознание, деда. Природа! Понятно? Биология, жизнь природы, как она возникает и развивается.