***
Я иногда открываю два фейсбучных окна; в одном читаю "самые последние" новости, в другом - "популярные".
Бывает, что между ними ничего общего. Вообще. Это при том, что в популярных нет ничего популярного, а в качестве "последних" Цукерберг мне подкидывает свежачок за 2 мая.
А некоторых френдов (да еще таких, с кем я каждый день в чате и постоянно лайкаю) он мне вообще в ленте не показывает; обойдешься, мол.
Какой-то генератор случайных текстов.
***
Вот иллюстрация к моему статусу о неадекватности.
Лена Фанайлова пишет, что ей в рот залетел жук. Комментарий: "Плюнь в Кремль".
***
Неадекватность стала зашкаливать.
Спросишь: а какой у вас рецепт блинчиков? - а тебе в ответ: вот когда придем к власти, будут вам кровавые блинчики с ментовскими мозгами...
***
"С тем же успехом она могла бы предложить план быстрой оккупации Испании, вывоза Прадо в Москву и создания в столице, для москвичей, великого музея, на том основании, что Испания страна небольшая, а Россия - великая." - Письмо Аркадия Ипполитова об И.Антоновой и ее безумном требовании.
***
Греки зверствуют в Ираклионском аэропорту, ничего не провезешь в ручной клади (может быть, это и хорошо). Вино - понятно, нельзя. Йогурт = белая вязкая масса, взорвется. Оливковое масло = желтая вязкая масса; взорвется.
Купила развесную халву. Посмотрела сама и плюнула: тьфу, да это же пластит!
***
Тут у них кровная месть как на Сардинии какой. Съездишь в 2000 году в какую-нибудь горную деревню. А спустя десяток лет в британском бедекере 2006 года читаешь: там все полегли, все друг друга перестреляли. Под конец перестрелки приехала полиция, окружила дом, где сидел стрелок. Кричат ему в мегафоны: все, Манолис, сдавайся! А он им в ответ: не лезьте в мое дело, сейчас последнего кровника застрелю – сам выйду. Как не уважить, они же все там свояки.
Мы одну такую семью знаем. Еще лет 15 назад ходили в таверну к Йоргосу, необыкновенной внешности парню лет тридцати. Кто видел статуи архаических куросов – Йоргос был чистый курос: высокий, тяжелобедрый, с непонятной мона-лизиной усмешкой, которая совсем не усмешка, а природная складка рта, - Йоргосу смешно не было. Глаза тоже были какие-то архаичные, микенские: обтекали лицо, как очки ДжиМарти, стремясь куда-то за уши, цветом же были бледно-виноградные, подходящие для пустого взгляда вдаль.
Он был сыном хозяина таверны, и, как тут принято, они всей семьей, в восемь или десять рук, трудились весь сезон, от зари до полуночи: покупали, привозили, чистили, резали, подавали, уносили. А готовила одна бессмертная бабушка, - ну еще в сорокаградусной духоте кухни возилась парочка каких-то мелких чернявых помощниц, но шефом там была бабушка, похожая на крючок и вся в черном. Она и сейчас там орудует, как и 15 лет назад.
Вот Йоргос несет на своей прекрасной загорелой руке шесть овальных блюд с рыбами и гадами и картошкой горкой, другой прекрасной загорелой рукой ставит вино и шесть стаканов, - солнце садится, все залито вечерним золотом, немцы заказали свои швайнкотелетт и пиво «Мифос»; благодать. Бледными своими глазами Йоргос смотрит поверх немецких и наших голов, всегда поверх голов; водит взглядом по горам, по крышам домов, по балконам и деревьям.
- Присядь, Йоргос, выпей с нами, - говорим мы; мы ведь его давно знаем. Или думаем, что знаем.
Йоргос садится.
- Мир лежит во зле, - говорит он.
- Ну, в целом верно, - говорим мы беспечно. – Но сегодня погодка какая приятная.
Тут его прорывает. Он – первый на очереди, и однажды прилетит пуля. Или не прилетит. Могут ножом. Они из горной деревни, отсюда километров тридцать по хорошей зеленой дороге. (Мы там были, проезжали, ничего зловещего. Мини-маркет, стеклянные лари с мороженым. Бензозаправка.) Там в девятнадцатом веке кто-то у кого-то украл овцу. Обиженный оскорбился. Овцу?! У меня?! В ответ украл две. Тут не снес обиды первый обидчик. Вскоре чей-то троюродный дядя был убит. В ответ пришлось убить очередника из того клана, шестнадцатилетнего парня: он зазевался. Так и пошло. Семья Йоргоса бежала из деревни на побережье, тут чуть безопаснее, потому что никто не будет стрелять в толпе туристов, это не по-мужски, совершенно исключено, что вы. Ведь в этом деле главное - честь. Вот когда народ разойдется, тогда может быть.
Йоргос хотел учиться на архитектора, поступил в какой-то университет в Европе. Но к началу летнего сезона отец выдернул его из университета: надо работать, туристы прут стадами. Осенью доучишься. Папа сказал, сын послушался: с конца апреля до конца октября Йоргос носит на своих прекрасных загорелых руках корм для туристов. В горах мое сердце, а сам я внизу. У них хорошая таверна, лучшая. Так каждый год. Денег стало много. К ноябрю, говорит, видения архитектурных проектов меркнут; глаза закроешь – видишь только швайнкотелетт. Неохота и стараться. В ноябре уезжает в Швейцарию, в Германию, сорить деньгами, кататься на лыжах, играть в казино. Убить могут, конечно, и там, и неизвестно, кто будет мстителем. Брат тоже кровник. Сестра замужем в соседней деревне, ее убивать не будут, это западло. Убивая женщину, ты роняешь себя, теряешь высокое место в социальной иерархии. Старика тоже некрасиво. Предпочтительнее всего – убить убийцу, но если не получится, то лучше всего убить молодого парня, пока он не нарожал будущих мстителей.