Вот Йоргос и его брат и посматривают вдаль, водят своими микенскими светлыми глазами по горным вершинам.
- Мы никогда не говорим правды: куда пошли, когда поехали. Если нам надо ехать в понедельник в полдень, мы всегда скажем, что едем в среду в три часа. Мы не знаем, чьи уши нас слушают. Не знаем, кто придет. Не знаем, сколько проживем. Мир лежит во зле.
Все критяне – лжецы. Не оттого ли? Встал, ушел: работы полно. Чаевые ему оставлять нельзя: он хозяин, а не официант какой-нибудь. Немцы не знают, оставляют. Но немец разве человек?
Кровную месть изучают во всех аспектах, и как особый древний социальный институт, поддерживающий клановое деление общества, и как пост-травматическую реакцию, - тут простор для всякого там фрейдизма. Какая-то концепция «отложенного действия»; кто хочет, пусть вникает. Понятно, что где есть «честь» – там и «оскорбление», где оскорбление – там и месть, и кровь, и восстановление этой чести. Необязательно в основе конфликта овца, это и женщина, и плохое слово в адрес женщины (да и мужчины), и неуважительный взгляд. «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына». Гнев, θυμός – это вообще очень греческая черта. Он словно бы хранится где-то в глубине, не прокисая и не выветриваясь.
Вот убили мужика. Осталась жена с младенцем. Жена прячет в сундук окровавленную одежду мужа; ребенок растет и все спрашивает: где мой отец? Вырастешь – узнаешь. Наконец он вырастает, тогда мать выдает ему заскорузлую от крови одежду. Он надевает ее и идет мстить.
Или в 1987 году один пастух убил случайно встреченного больничного санитара. Он разговорился с ним, и санитар зачем-то сказал ему, что когда-то давно его дальний родственник убил человека с такой-то фамилией. Пастух понял, что речь о его убитом дяде. Фамилия санитара была такая же, как у того давнего убийцы. Значит, родственник, значит, кровник. «Внезапно кровь бросилась мне в голову, мозг затуманился, и единственной моей мыслью было убить его». А дядю-то вообще убили за 22 года до рождения этого племянника.
В этот раз съездила, посмотрела на Йоргоса. Пока жив. Морда оплыла, глаза, привычно блуждающие по балконам и крышам, совсем выцвели. Посмотрел равнодушно.
- Йоргос, говорю, - ты меня не узнал?
- Почему, узнал.
Поставил передо мной заказанное и отошел. Неопасная, я была ему совершенно неинтересна.
***
Как слово наше отзовется.
Позвонил NN, чтобы сказать, что принял текст одного моего тут статуса на свой счет, и что я, наверно, права.
Потом написал ММ, с тем же соображением. Впрочем, ММ самокритично признал за собой манию величия и легкую паранойю.
ХХ не позвонит и не напишет, но, по здравому моему размышлению, тоже уверен, что это в его огород. То есть просто можно пальцем ткнуть: вот, вот и вот - это про него, думает он.
А вот ни то, ни другое, ни третье. Mania grandiosa, паранойя, психопатия, эгоизм, нарциссизм, хюбрис и другие прекрасные и ужасные способы познания мира - это моё, это мои рабочие инструменты. Но мир так устроен, что правильное слово, поставленное в правильном месте, работает одновременно на нескольких уровнях. И NN, и ММ, и ХХ это и сами знают. Наверно, это сродни корпускулярно-волновой теории: заказал волну - выдали волну. Заказал частицу - выдали частицу. Хочешь шашлык - несут шашлык. Хочешь шиш-кебаб - получи. Фрикассе - можно и фрикассе.
А барашек ни в чем не повинен и вообще блеет только о себе да о себе.
http://youtu.be/9EX4-lpgBU8
***
Ну и я уж тогда:
Офорт
И грянул на весь оглушительный зал: