Он, бравый и отчаянно смелый воин, сможет всё. Остановка лишь за малым — согласием на его отчаянный поступок самой Анны Леопольдовны.
Не далее чем два дня назад, явившись к принцессе, Миних нашёл её в чрезвычайно грустном настроении.
— Что с вами, ваше императорское высочество? — участливо осведомился он, галантно целуя её руку, а сам счастливо подумал: «Вот он, так долго ожидаемый мною момент, когда можно объясниться начистоту!»
— Что, спрашиваете, со мною? — произнесла принцесса и не скрыла внезапно навернувшихся слёз. — Ах, мой милый граф, я не в силах более сносить беспрестанных огорчений от герцога! Мне остаётся одно — уехать с мужем и сыном за границу. Пока герцог будет регентом, ясных дней нам в России не видать.
Миних ответил:
— Ваше императорское высочество, и мне тоже кажется, что вам мало чего доброго и хорошего следует ожидать от этого человека. Однако вы не падайте духом, положитесь на меня. Я готов защищать вас решительно и до самого конца.
— Ах, фельдмаршал, я знаю, что вы можете употребить всё ваше влияние на регента. Я лишь прошу только, чтобы мне позволили взять с собою сына. Это избавит от опасностей, которые можно ожидать от того, кто показал себя опаснейшим, не побоюсь сказать, смертельным врагом его родителей. Я знаю, какая судьба иногда постигает государей в России!
Миних пытливо вгляделся в лицо принцессы:
— Вы никому ничего подобного не говорили, ваше высочество?
— Господь с вами, граф, конечно — ни единой душе! Да как это можно, когда повсюду — регентовы доносчики, которым он щедро платит, чтобы любыми средствами сжить нас со свету.
— Бирон не вас одних вооружил против себя. Вся Россия страшится того, что за семнадцать лет своего регентства, которые у него впереди, он сумеет признать настоящего императора неспособным к управлению и устранить его от престола. В этом ваши опасения имеют под собою, увы, известную почву. Но если бы и до того не дошло, то, распоряжаясь целых семнадцать лет кряду во время своего регентства государственною казною, он успеет разорить всю Россию, переводя её деньги на свои курляндские счета. Лично я наружно длительное время находился с герцогом как бы в дружеских отношениях и даже обязан ему за многое признательностью. Но благо государево для меня выше всех иных расчётов и соображений. Я заглушу в себе все былые дружеские чувства к герцогу и разделаюсь с ним во имя вашего избавления и во имя блага всей нашей державы!
Да, говоря о своих дружеских чувствах к герцогу, фельдмаршал был правдив. Только — не до конца. Ибо, произнося слова о благе отечества, он в первую очередь имел в виду своё собственное неудовлетворённое честолюбие.
Честно говоря, тогда, у постели умирающей императрицы, Миних подал свой голос в пользу Бирона, всецело рассчитывая на то, что и ему многое перепадёт от нового правителя. Более того, в нём вдруг вспыхнула надежда, что Бирон как бы удовлетворится титулом регента, а он, Миних, будет ведать всеми государственными делами. Причём в звании генералиссимуса всех сухопутных и морских сил!
Регент, увы, не исполнил желаний своего сподвижника. Впрочем, и ранее, ещё при живой Анне Иоанновне, Бирон, имея в своих руках всю власть, не очень-то ему благодетельствовал. Так, только что вступив с войском в Молдавию, фельдмаршал высказал пожелание, чтобы его сделали Молдавским господарем. А вернувшись на Украину, загорелся желанием носить титул герцога Украинского и подал об этом прошение через Бирона.
Императрица сказала тогда:
— Миних ещё очень скромен. Я полагала, что он попросит титул великого князя Московского.
Честолюбие постоянно возбуждало импульсивную и неуёмную натуру Миниха. Теперь же он понял: зачем идти в одной упряжке с герцогом, когда самому можно стать коренником.
— Ах, как вы, фельдмаршал, великодушны, когда ставите интересы других выше благ личных! — сказала Анна Леопольдовна. — Право, я восхищена вашею отвагою и, главное, вашими самоотверженностью и бескорыстием. Но что же нам делать, как поступить?
— Перво-наперво не показывать регенту, что вы его боитесь. Позволю, ваше высочество, указать вам, что вы сами виноваты, позволяя регенту поступать с вами и принцем так, как поступает он. Припомните: в уставе о регентстве сказано, чтобы регент оказывал достойное и должное почтение императорской фамилии и имел попечение о родителях императора согласно их званию.
— Как бы не так! — возразила принцесса. — Стоило моему мужу хотя бы малейшим образом возразить регенту, как он тотчас лишился всех своих воинских званий.
— Между принцем и вами — большая разница, — не согласился Миних. — Что герцог решится позволить по отношению к принцу, того он никак не посмеет сделать в отношении вас как по вашим личным правам, так и — смею думать — из уважения к вам как к женщине.
— О, герцог не так любезен с женщинами, как вы, ваше сиятельство. — Впервые за время разговора принцесса позволила себе улыбнуться.
Фельдмаршал выпятил грудь и приставил каблук к каблуку, так что звякнули шпоры.
— В отношении прекрасного пола — вы правы — я всегда был и до конца останусь рыцарем. Посему вам, ваше высочество, стоит только пожелать — и моя жизнь и моя шпага окажутся целиком в вашем распоряжении.
— Но что вы сможете сделать, даже вручив мне свою драгоценную жизнь и поставив на службу мне ваше боевое оружие?
— Арестовать герцога, — твёрдо ответил новоявленный рыцарь своей прекрасной даме.
— Вы шутите, право, мой верный друг, — возразила принцесса. — Как сие вообще возможно?
— Вам стоит лишь приказать, и всё совершится в самом наилучшем виде, — подтвердил свою решимость Миних.
Теперь настала очередь принцессы вглядеться в лицо стоящего перед нею воина.
Не шутит ли он? Не насмехается ли над нею, слабой и незащищённой женщиной? Но нет, вся его статная фигура, волевое лицо и твёрдая, убеждённая речь говорили: фельдмаршал уже всё для себя решил, и, вероятно, имеет чётко продуманный план, и лишь требует от неё такого же твёрдого согласия. Как же ей поступить, на что решиться?
— Право, вы застали меня врасплох, — начала она. — Но ваши слова вдруг убедили меня в том, что иного пути нет, чтобы убрать препятствие... Что ж, я готова... Хотя нет, дайте мне ещё время подумать хотя бы до следующего вечера... до следующего дня... И тогда приходите в любое удобное для вас время...
Принцесса спала крепко, но от прикосновения к ней руки Юлианы вздрогнула и открыла глаза.
— Что, пришёл он, фельдмаршал? — догадалась она, и всё существо её обдало жаром, затем бросило в озноб.
Спящий рядом Антон Ульрих тоже проснулся, но жена сказала ему:
— Всё в порядке. Тебе не надо вставать. Я просто вызвала Юлиану, чтобы она дала мне порошок от головы. Сейчас приму его и снова лягу.
Как до этого и фрейлина Менгден, принцесса выбежала к Миниху, успев лишь застегнуть пуговицы ночной кофточки и повязав голову шёлковой накидкой.
Фельдмаршал стоял перед нею в парадном мундире, с голубою Андреевскою лентою через плечо.
— Нельзя медлить далее, — произнёс он. — И я, согласно данному вами разрешению, явился к вашему высочеству, чтобы, получив немедленно ваше указание, арестовать регента.
Вновь жар бросился к голове, и принцесса машинально прикрыла руками свои глаза, чтобы не выдать испуга.
— Неужели вы решились, фельдмаршал? Но вы подумали хорошенько о том, что в случае провала вам грозит смерть?
— Ради вашего императорского высочества я готов на самое худшее, — свёл каблуки вместе храбрый воин. — Но я вижу впереди полный успех. Именно сегодня. Сегодня в Летнем дворце регента охрана из моих преображенцев. Завтра они будут сменены верными брату регента — Густаву Бирону — измайловцами. Значит, всё идёт, как я и рассчитал. Прошу ваше высочество не медлить, а одеться и спуститься в помещение дворцовой гауптвахты. Там мой адъютант и офицеры-преображенцы ждут вашего появления.