Такое в жизни бывает раз… гениальное… меня передергивает, когда это понятие употребляется всуе, но здесь это так.
А может быть, Абакумов ждет, чтобы я сошла с ума… а может быть, сыграть сумасшедшую… у Пети Алейникова глаза не просто красивые, не просто очень красивые… они с двойным видением… они здесь на земле, но видят что-то большее… там… Иисусовы… глубокие… и пил он не просто, вот все ничего, все хорошо, вдруг наткнется на что-то вопиющее, несправедливое, омерзительное, и пошло, и поехало, а потом уже запой, и Ольга моя Берггольц… так и у нее было… она познакомила меня с Анной Андреевной Ахматовой, а Анна Андреевна познакомила меня с Михаилом Михайловичем Зощенко, и между нами возникло теплое, добросердечное, а после разгрома Михаила Михайловича я не смела даже ему позвонить, потому что Борис тоже имел ко всему этому отношение… я на коленях умоляла его не ехать в Ленинград на разгромное собрание… поехал Костя.
Сколько Михмих — это я его так прозвала — рассказал мне интересного! Как гадал на картах… он же мне тогда нагадал… нагадал… что у меня после тридцати лет будет катаклизм… вспомнила, где это было, как он это сказал… тихо, мягко, как всегда, каким и сам был, и сказал именно «катаклизм», наверное, боялся меня напугать словом «катастрофа»… помнит ли он об этом… в нем есть мистическое… он видел мир не так, как все… то, что он пишет, совсем не совпадает с этим видением… он рассказал мне, как в гражданскую войну, когда он был офицером Белой армии, они заняли какой-то большой город на севере, кажется Архангельск, и кутили в офицерском собрании, Михмих сидел за карточным столом и вдруг вскочил, выпрыгнул в окно и побежал по саду, через минуту ворвались красные и всех, кто был в собрании, перестреляли…
…ты от бабушки ушел, ты от дедушки ушел, ты от смерти ушел… а вот от советской власти не смог! Его глаза были таинственными, черными… они проникали в душу… и совсем, совсем другими, чем Петины глаза… когда думаю о Пете, всегда всплывает «Континенталь»… была между нами дружба без всяких ухаживаний, а в «Континентале» была совсем не гостиничная, а теплая, домашняя атмосфера… в первый же приезд после войны в Киев я побежала к «Континенталю» — руины, обломки… немцы ли взорвали или мы сами, отступая, неизвестно зачем рванули… я боялась, снимаясь в «Пархоменко», пополнеть, а в «Континентале» вообще кормили очень хорошо, но были еще знаменитые эклеры с вкуснейшим кремом, оторваться от них было невозможно, их выпекали к двенадцати часам и, если мы не на съемке, бежали — лифта в гостинице не было — сломя ноги в буфет, чтобы еще теплыми их вкусить… они были маленькими и заглатывались целиком… и Петя! Петя!.. Он во мое спасение вставал против меня и, глотая эти самые эклеры, спокойно, как бы невзначай, говорил: «Да, сегодня этот крем изумительный, зеленоватый, он похож на гной, вынутый из умирающего сифилитика…» Все хохотали, и что бы потом Петя ни придумывал, все равно съедали свои десять эклеров, называя их «гробиками с гноем», и так пошло это и пошло по Киеву… а после очередного, как всегда нелепейшего, награждения наших творцов Петя придумал загадку, и если ее разгадывали, он покупал десять «гробиков с гноем»: «Что такое десять лауреатов в одной постели?» — а в кулаке держал записку с ответом. Ну как тут угадаешь: и Пырьев с Ладыниной, и Герасимов с Макаровой, и Александров с Орловой… а Петя что-то с ответом в кулаке мухлевал и никто никогда не угадывал, и он никогда «гробиков с гноем» не покупал, а мы просто с ума сходили, чтобы его поймать… когда я снималась в Киеве в «Горячих денечках», появился у меня поклонник и был он заместитель министра НКВД Украины, и предлагал он положить к моим ногам и партбилет, и карьеру, чтобы я вошла в его дом хозяйкой… и кроме меня был он влюблен еще в авиацию, был хорошим летчиком, и был у него свой самолет, Петя все это знал… а я привезла с собой на съемки Маму с Малюшкой и сняла им под Киевом дачу, но съемки каждый день, и мне приходилось ночью везти им продукты, а утром возвращаться прямо на съемку, и Петя придумал, чтобы этот страстный поклонник сбрасывал с самолета на бреющем полете продукты, и этот летчик с восторгом согласился, дабы доказать мне свою любовь и свою храбрость, и снижался над дачей, летел чуть не по верхушкам деревьев, а крошечная Малюшка, счастливая, ползала на животе под кустами, разыскивая эти дары… и все были счастливы, и счастливее всех Петя… через много лет, будучи уже знаменитым, Юра Тимошенко рассказал мне, как тогда в Киеве мы пригласили его, выпускника Театрального института, к нам в «Континенталь» на ужин, надеть ему было нечего, и Петя достал для него в костюмерной студии костюм и довольно красивые туфли, но почти без подошв — зияли дыры, и счастливый, влюбленный в меня, как он выразился, «по уши» Юра так и танцевал со мной, об этом Петя столько лет не обмолвился ни словом… этот ранимый Жан-Кристоф… ну почему жизнь разводит меня с прекрасными людьми и заставляет жить с неинтересными, ненужными… с чужими… с плохими… я не хочу с ними быть… кто-то мне сказал с упреком: вы придумываете людей, и поэтому у вас разочарования!.. Да, я всегда думаю, что в людях не может не быть интересного… хорошего… веришь… и вдруг оказывается, что ничего этого нет… что он подлец, предатель, провокатор, стукач, вор… это хуже любого горя — горе можно пережить… хуже смерти…