— Ох, — Диана медленно поднялась и заходила по кабинету туда-сюда.
Я отметила, что ее движения стали мягче, да и юбки теперь сидели не колом, а по-женски. Маленький доктор творил чудеса. Теперь Диана уже не была похожа на генерала. Это была просто крупная, красивая, кстати, женщина.
— Продай мне авторство? — наконец, сказала она.
— Хо-хо. Однако, моя дорогая. Это ничего не решит. Мое имя все равно останется на обложке. Нет, так дело не решить. И потом, рубли на Тау не котируются.
— Нет, ты не поняла, Святик. На обложке будет стоять другое имя.
Я зашлась. Вдохнув, я не смогла уже выдохнуть.
— Чье? — прохрипела я.
— Ну-у. Не знаю… Придумаем… — уклончиво ответила Диана.
— Твое?! — раскусила ее я.
— Может и мое, — неохотно ответила она.
— Харя не треснет!? — взорвалась я.
— Сама смотри не порвись, — ответила Диана.
На этом мы и расстались. Я очень злилась и чувствовала, что в своем чувстве я не одинока. Малыш просто бесился. Он очень больно пнул меня в живот.
Я села прямо на асфальт, злость, как рукой сняло.
— Еще раз, малыш. Что ты только что сделал?
Малыш завертелся медленно, а потом аккуратно пнул свое жилище.
Это было несколько неприятно физически, но морально я получила полное удовлетворение. Опять взгрустнулось — Тамареск это пропустил. И малыш еще ни разу не слышал его голоса, а ведь он уже может слышать и жаждет слушать. Он очень любит, когда я с ним говорю; Инесса что-то говорит, не важно, кому и что. Видимо, нравится просто тембр голоса.
Вторым пунктом в списке значились знакомства, которые стоило закончить.
Я звонила всем подряд в записной книжке, представлялась, а потом говорила: "Забудь, меня!" Я не знаю почему, но мне, казалось, что именно так это и надо делать.
Когда я добралась до Нади, то долго колебалась, стоит ли звонить. В конце концов, злорадство одолело, и я позвонила:
— Алло, Надя, привет. Узнала?
На том конце, видимо, происходили мучительные метания на тему: бросить ли трубку?
— Да, — тихо ответили.
— Как поживаешь? — решила поиздеваться я.
— Неплохо. Как ты там?
— Ты ничего мне сказать не хочешь?
— Мне почти удалось тебя забыть, а тут опять ты сваливаешься на мою голову. Мне так стыдно перед тобой, что хочется, чтобы тебя вообще не было в моей жизни!
— О, какое совпадение! Твое желание исполнено! Ты положишь трубку и в твоей жизни меня больше никогда не будет. Забудь меня и все, что со мной связано. А теперь, просто положи трубку. Как только ты ее положишь, все закончится.
Без лишних слов Надя повесила трубку — так делали все после внушения. Значит, сработало. Тем лучше!
К вечеру следующего дня все контакты были подчищены. Даже все мои страницы, заведенные в интернете были безжалостно удалены. Даже кролик, заведенный мною, в двадцать три года и заброшенный через полгода. Я буквально прослезилась, удаляя его.
Оставался один звонок, который мне очень не хотелось делать: маме в Киев. Я не хотела его делать, потому что: а) мама пропала уже давно, еще со времени моего сумасшествия; б) я была вполне солидарна с ней в этом вопросе, и не хотелось восстанавливать отношения. Но позвонить было необходимо. Почему-то не хотелось делать этого без Инессы.
Она пришла домой под 2 часа ночи с очередной вязанкой цветов.
— Ох, и не страшно тебе по ночам шариться, — улыбнулась я.
— С Юрой ничего не страшно. Он такой мужчина, такой мужчина…
— Угу, я понимаю. Инесса, мне нужна твоя помощь. Точнее даже помощь Этока.
— Он всегда к твоим услугам, — Инесса села рядом со мной. В лице и повадках ее ничего не изменилось, но я почувствовала, что говорю уже не с Инессой, а именно с Этоком.
— Мне надо маме позвонить.
— Звоните, госпожа, вас подержать за ручку?
— Спасибо, Эток. Я не знаю, почему именно тебя позвала. Инесса была бы тут гораздо уместнее, но… давай, — я схватилась за Инессу-Этока и набрала телефон.
— Вас слухают, — ответила мама.
— Мама, привет, — сказала я.
— Шо? Гутарьте громше.
— Мама, это я — Свята.
— Девушка, не шутите так. Святослава умерла.
Трубку положили. Я не знаю, от чего я больше была в шоке: от того, что впервые услышала от мамы чистую русскую речь, без попыток ассимилироваться с великой украинской нацией, или то, что я для нее умерла. Последнее, впрочем, устраивало меня еще лет с шестнадцати.
— Ну, вот и все, — сказала я, положив трубку.