Супруги поставили платяной шкаф так, чтобы закрыть им самые жалостливые надписи, нацарапанные на стенах несчастными, которые до конца надеялись сохранить головы на плечах. Но остальные надписи были видны. По ночам, когда они оба не могли уснуть, боясь ночных кошмаров, навеянных этими стенами, им обоим казалось, будто они слышат похоронный стук долота.
Когда они только переехали в крепость, Геба Джонс настояла, чтобы всю старую рухлядь из Соляной башни вынесли. Скоро они оба пожалели об этом решении. Если кровать, комод и письменный стол внесли в комнату Милона на первом этаже без всяких проблем, то поднять что-либо на второй этаж по винтовой лестнице оказалось попросту невозможно. В итоге мебель пришлось разбирать снаружи и заносить наверх по частям. А она не только отказывалась принимать после сборки первозданный вид, но еще и ни в какую не хотела вставать вплотную к закругленным стенам, чего никто из них не предвидел. Несмотря на картонки, которые Бальтазар Джонс подсовывал под ножки, все стояло на неровном полу криво, и по ночам что-нибудь непременно рушилось.
Радуясь возможности облачиться в знаменитую униформу, которую надевали для особых церемоний и королевских визитов, Бальтазар Джонс натянул красные чулки. Втянув живот, застегнул на себе красные штаны, которые — как он решил — сели, пока висели в шкафу. Надев камзол с вензелем королевы, вышитым золотыми нитками на груди, он застегнул плоеный воротник и увидел в зеркале, как должен выглядеть человек, посвятивший жизнь служению своей стране. Больше не было волнистых волос, оттенок которых его жена, художница-самоучка, побуждаемая не столько талантом, сколько надеждой, однажды назвала оттенком мумии, коричневым пигментом, сходным по цвету с пыльными останками древних египтян. За годы роскошные, пышные волны превратились в невысокую серую растительность, которая однажды вдруг сделалась белой. Его некогда гладко выбритые щеки теперь скрывала такая же белая борода, которую он отпустил, чтобы защититься от проклятой сырости.
Сидя на краю кровати, он закрепил красно-бело-синие банты сбоку на коленях и на черных лакированных ботинках. Перешагнув через Миссис Кук, он отправился в ванную, где стоял такой пронизывающий холод, что, принимая ванну, было впору натягивать шерстяную шапочку. Начищая зубы с тщанием, какого требовала встреча с ее величеством, он молился, чтобы пуговица на штанах не отскочила, когда он будет кланяться.
По пути к Средней башне, вид которой неизменно приводил туристов в восхищение, он не отвечал на вопросы сослуживцев, по какому случаю облачился в парадную форму. Выйдя за стену, он остановил черное такси, поскольку не мог вести машину сам из-за пышного плоеного воротника. Закрыв дверцу, он поудобнее устроился на заднем сиденье и придвинулся к стеклу.
— В Букингемский дворец, пожалуйста, — сказал он, расправляя полы камзола на украшенных розетками коленях.
Преподобный Септимус Дрю вернулся со своей утренней прогулки вдоль заросшего травой крепостного рва, некогда зловонного и по этой причине осушенного еще в девятнадцатом веке. Во время прогулки святой отец размышлял об уроке в воскресной школе для детей обитателей Тауэра, на котором он собирался объяснить, как так вышло, что единороги в Библии упомянуты, а крысы, к примеру, нет. Он уже входил в крепость, когда заметил, как Бальтазар Джонс в парадном мундире усаживается в такси, и его снова кольнуло сожаление из-за того, что они больше не дружат.
В прежние времена бифитер был постоянным гостем за его обеденным столом, и они вместе наслаждались пуляркой под бутылочку «Шато Мусар». Вечера они проводили в таверне «Джин и дыба», сидя за кружкой английского эля и придумывая объяснения тому, откуда в барной стойке взялось пулевое отверстие. Когда позволяла погода, их можно было часто увидеть на Тауэрском лугу за игрой в кегли, причем оба свято блюли негласный уговор не замечать, как жульничает соперник. Капеллан научился не вспоминать о том, что бифитер, отставной солдат, некогда готов был стрелять и убивать людей, защищая страну, а Бальтазар Джонс прощал другу его необъяснимое увлечение религией.
Их взаимная привязанность была настолько сильна, что даже Милон сумел преодолеть свой изначальный страх перед капелланом, который, как поговаривали, совсем спятил, слушая, как Анна Болейн в своей могиле барабанит по крышке гроба всеми одиннадцатью пальцами. Мальчик приходил к святому отцу, они вдвоем усаживались на скамейку снаружи у входа в церковь, и капеллан рассказывал истории, которые не входят в путеводители для туристов Тауэра. И когда однажды Милон спрятался, а потом его обнаружили в «каменном мешке», тесной камере, где взрослый человек не может встать в полный рост, он так и не признался, кто рассказал ему об этом потайном месте.