— У вас здесь не многолюдно, — сказал Вейтар, осматриваясь.
— Да, у нас… Временные трудности, — призналась Виара и присела перед ним на колени, чтобы осмотреть его. Ольф недовольно фыркнул.
— Не страшно, в благодарность я сделаю вашу забегаловку самым популярным местом в округе!
— Не шевелись, пожалуйста, мне нужно всё прощупать, — попросила эльфийка, которой мешали его размахивания руками.
— О, щупай, сколько хочется! — излишне радостно позволил тот.
К удовольствию Ольфа, выглядел гость не самым лучшим образом: он был бледен, на скуле и челюсти красовались синяки, костяшки рук были сбиты, а брюки — подраны на коленях. Ольф надеялся, что наглецу хорошенько досталось, а уж в том, что для того была причина, он не сомневался.
Виара протянула ладони в сторону Вейтара, но не прикоснулась к нему, а сосредоточилась, выискивая повреждения. Она видела его силуэт тёмно-синим, на котором жёлтым светились синяки, а левый бок взрывался пульсирующим красным.
— Ох, вот тут в левом боку. Совсем плохо, — сказала она.
— Ну конечно, я же держусь за него, — беззлобно хохотнул Вейтар и даже не смутился под угрюмым взглядом Ольфа. Но тут Виара принялась творить свою магию: соединять ткани, разгонять кровь, латать и поправлять, и гостю стало не до смеха, потому что в боку стало сначала тепло, потом в него будто воткнулась сотня тонких иголочек, а вслед за этим боль стала уходить. Эльфийка прикрыла глаза и делала странное движение рукой, будто наматывала невидимую нить, и в этот момент в чертах её лица появлялась сосредоточенность, которая была несвойственна легкомысленной девушке. Откуда-то изнутри проступало мировое спокойствие и предельная серьезность, которые делали её строгой и невыносимо прекрасной. Но потом Виара устало выдохнула, распахнула глаза и к ней вернулась её обычная жизнерадостность.
— Вот и всё! Ты почти целенький, но я все равно дам тебе лекарственное зелье. И это вовсе не потому, что я наделала его слишком много, — она коротко рассмеялась, — а потому, что тебе нужно еще подлечить твои… Ой! Что ты делаешь?
Вейтар рухнул со стула на пол, преклонил колено и склонил голову так низко, что чёрные волосы едва не достали до пола.
— Спасибо за то, что вылечили меня! Я, Веймар, величайший бард Илирии, заверяю вас в своей верности!
Ольф наблюдал за этой картиной, не скрывая недоумения, граничащего с отвращением.
— Да что с тобой не так? — спросил он, но Веймар не обращал на него внимания. Его интересовала только эльфийка, которая растерянно моргала: на её короткой памяти никто не падал перед ней ниц.
— Я не знаю вашего имени, о прекраснейшая!
— Виара…
— Виара, если вы не примете мою верность, я так и буду тут стоять. До утра, до Нового круга, до конца жизни! Нет, если вы откажете, — он поднял голову, и в больших зелёно-голубых глазах блестела влага, — я умру прямо здесь.
— Отличный вариант! — вмешался Ольф.
— Нет! Я же только вас вылечила. А если я приму… вашу верность, — Виара замялась, — сколько это будет мне стоить?
— Бесконечно дорого, — пылко ответил бард. — Ваша улыбка с утра и целое доброе слово. Большего я не прошу.
— Шут, — зло выплюнул Ольф и, громко поставив стул к столу, пошёл на кухню. Виара недоуменно посмотрела ему вслед, а потому неуверенно произнесла:
— Тогда я согласна… Наверное.
— О, прекраснейшая! — простонал Вейтар и приник лбом к её руке. — Я так счастлив!
— Но это всё очень странно…
Глава 10
Благодарность Дрелондона
— Доброе утро.
Тихий ласковый голос коснулся его слуха. И, Бурунд его разрази, это утро было и правда добрым! Робб проснулся на мягкой перине, а голова его утопала в подушке, от которой пахло свежестью и какими-то цветами. Рядом с ним лежала прекраснейшая из женщин, и золотые волны её волос касались его лица и рук. На узкой кровати было тесно вдвоём, но Робб не променял бы её даже на самую шикарную постель. Если бы Великая Матерь изволила исполнить одно его желание, он бы пожелал, чтобы этот момент застыл в вечности, как мушка в янтаре, и длился, длился бесконечно. Поэтому Робб не открывал глаз, впитывая кожей каждую секунду блаженства.
— Хватит притворяться, я же вижу, ты проснулся, — лёгкий поцелуй коснулся его щеки, и ему пришлось открыть глаза. Комнату заливал нежный свет восходящего солнца. Проникая сквозь занавески, он отбрасывал кружевную тень на покрытый скатертью стол, аккуратный комод и чистый палас. И сердце Робба наполнило самое бесстыдное счастье, чистое и незамутненное, от которого хотелось то ли петь, то ли плакать. Ни того, ни другого он делать не умел, а потому только задержал дыхание, справляясь с невыносимо сладкой волной, что родилась где-то в желудке и теперь, дрожа, разливалась по всему телу.