Меня такое объяснение не устраивало. Но вот начальник горной метеостанции, которому вполне доверяю, тоже: нету змей, пятнадцать лет «на гору» хожу, ни единой не видел.
Сидим как-то у Белого ключа, отдыхаем, хлеб в ключевую воду макаем и жуем в удовольствие. Печемся на солнышке, беседы ведем, подходящие к случаю. Вдруг:
— Змея!
Обернулся недоверчиво, поднялся и пошел — верно. Через ручей, по зеленым замшелым камням, переползала гадюка. Должно быть, она была молода, двигалась изящно, грациозно несла маленькую голову. Она следовала по каким-то своим делам, не обращая на меня внимания, не роняя достоинства.
Кинулся за фотоаппаратом, но, пока настраивался, она скрылась в траве под кустом ракитника.
Убираю фотоаппарат, жалею, что не сделал снимка: надо бы его показать моим приятелям, так хорошо знающим эти места. Тут подошли туристы, и дернуло же — сорвалось с языка — ругаю себя, да что после времени.
Окружили ее и выгнали из-под куста на чистое место. И только услышал хлопок камня о камень. Перекинули плетью через сук и ушли.
Может быть, мой приятель-метеоролог так и доживет до пенсии в уверенности, что на Таганае змей нет.
БАБОЧКА
Ветер распахнул форточку, и в комнату влетели мокрые листья: два желтых, один бурый. Я подобрал их и хотел выбросить, но бурый вдруг раскрылся и оказался совсем не листком, а бабочкой-крапивницей. Подержал ее в ладони, отогрелась и принялась летать по комнате. Потом села на подоконник, сложила крылышки и опять превратилась в ржавый листок.
И вспомнилось давнее: солнечный день, домик, речка перед ним и бережок, желтый от гусиных лапок и одуванчиков. И я, бегущий за порхающей бабочкой. А за мной Стара (старой мамой, или просто Старой, звали у нас бабушку), оставившая на берегу корзину с бельем.
— Стой, стой! — кричит она. — Куда ты? Убьешься!
Я падаю, обдираю коленки, но не чувствую боли — так хочется поймать прекрасную бабочку.
— Погоди ужо, вот я ее, — простоволосая Стара размахивает платком — бабочка взмывает кверху и улетает.
А Стара утешает:
— Ну, полно, мало ли их, метлячков-то, еще изловим. Да вон.
И мы снова гонимся за бабочкой. И вот она в дрожащей руке.
— Не подави метлячка, много ли ему надо, утлый он, — наставляет Стара.
А потом война.
Стара лежит на кровати за печкой. Возле нее сидит мама. В изголовье кусок хлеба и остывший чай.
— Раздели ребятам, — чуть слышно говорит она маме и тянет руку ко мне, но не дотягивает: — Эх, метлячок ты мой…
Осень выдалась ненастной, шли обмочливые дожди. Бабочка летала мало, ее одолевал сон. Наконец, она заснула так крепко, что не проснулась ни разу в день.
Что делать с ней? Будут убирать в квартире, затянут в пылесос, наступят и раздавят. Поместил между рамами, в уголке, на мягкой подстилке из ваты. Первые дни все заглядывал — хотелось знать, как чувствует себя бабочка. Она лежала в одном положении, и я постепенно забыл о ней.
В начале апреля, во время уборки, открыли настежь окна. И тут я увидел бабочку. Взял ее и положил на солнышко, а сам засмотрелся, удивленный переменами за окном. Небо синее-пресинее, на вербе «заячьи хвостики», на оттаявшем откосе веснушками цветки мать-и-мачехи. Оплавляется зернистый снег, и уже слышен говор ручейка. И расправляется грудь от весеннего, пахнущего проталинами воздуха. И вдруг:
— Бабочка! Бабочка! — соседский мальчик Борисок вцепился в рукав деда.
Чувствую, Бориску хочется поймать бабочку, и он кинулся бы, не держи его дед. А дед улыбается:
— Вот и опять до весны дожили. Еще до одной.
ЛЕСНЫЕ КУРАНТЫ
Стою в птичьем ряду. В клетках сверкают оперением щеглы, чижи, чечетки, клесты, дубоносы, зеленушки, снегири, нареченные у нас жуланчиками, верно, за то, что не снежной прохладой, а теплом веет от этой, похожей на фонарик, птички. Колокольчик, бубенчик, жуланчик… Каждая птичка голосит на свой лад. Многоголосье собрало толпу. Толпа тоже пестрая. Среди шапок, кепок, «пирожков», «петушков» и боярок нет-нет да и мелькнет платок или шляпка. Птицелов весело подмигивает:
— Какую достать? — снимает рукавицы и запускает руку в кутейку. — Не жалей трешки, мать, с птицей будешь.
Мимо идет человек в боярке:
— Учат, понимаешь, кормушки делать, а тут, ловкачи, понимаешь…
Смотрю вслед боярке, и чего ругается? Я не помню ни одного своего сверстника, который в детстве не ловил бы или не подержал хотя бы одну птицу. Мы заболевали этой страстью как ветрянкой. И, как ветрянка, она оставляла свои отметины. Вот одна на памяти.