На десятый день птенцы вспархивали. И тут одного из них снял с ветки чеглок — он вывернулся из-за кустов внезапно. На другого вскоре напал горностай. А на исходе месяца Первых Ягод, в дождь-косохлест, намокшая копалушка запуталась в повители и не увернулась от зубов рыси.
Глухаренок Кара-Суер с той поры еще раз видел Человека. Это случилось на втором месяце его жизни, в жаркую пору, в самый зной, когда и осиновый лист не шелохнулся, травы отяжелели, пахло сосновой живицей и маслятами. На этот раз Человек был без собаки. После разлета выводка он остановился, отер изнанкой кепки мокрую голову и сказал: «А славные нынче выводки» — и ушел, высоко поднимая ноги, без шума. Глухаренку показалось, Человек боится птиц и старается быть ими не замеченным.
Веером пали на небо золотые снопы. Обрумянилось облачко. Дали высветились. Лес смолк. Все как бы набрало воздуху в полную меру и затаило дыхание. И вот за горой будто открыли заслонку, и ослепительно брызнуло из зева невидимой печи. Лес выдохнул.
Над еланью кружил молодой канюк, млея в волнах упругого утреннего воздуха. Восходящий поток заносил птицу все выше и выше. Кольцо горных вершин расступалось, открывались новые виды. Он спокойно наблюдал за галдежными ватагами дроздов внизу, за молчаливой суетой птичьей мелкоты, за своей тенью на пестрой земле, за вывороченной елью и тремя рябыми птицами возле — тремя зыбкими пятнами. Ничто не задерживало внимания. Он был молод, сыт и доволен собой.
Старую ель повалило в месяц Красных Рябин, ту ель, под которой Старка вывела глухарят. Там, где были корни, земля высохла и превратилась в пыль. Старка часто полоскалась в пыли, подгребая ее под себя крыльями.
В этот сухой и теплый месяц Отлета Стай она была спокойна. Ее выводок распался. Правда, две копалушки находились еще при ней, но уже более в силу дочерней привязанности. Молодые глухари отмежевались и ночевали отдельно. Вначале они навещали Старку и сестер каждый день и, побыв час-другой вместе, улетали. Потом появлялись реже, и вот она их не видела другую неделю. Они все меньше и меньше при встречах узнавали друг друга — родственная связь слабла.
Молодые глухари держались вместе. На исходе Желтых Лиственниц, как водилось, они должны были слететься с другими и пробыть вместе до Первых Капель.
Старка склюнула несколько белых камешков и развалилась блаженно на боку, подставляя другой солнцу. Две молодые копалушки копошились рядом, может, последний день. Еще один выводок, третий по счету, отделился от Старки, а вместе с ним отпали и заботы. Настали недолгие часы расслабленного покоя. Вприщур Старка видела кружение канюка, но он теперь не был страшен.
Жизнь в вывороченной ели еще чуть-чуть теплилась — один корень связывал ее с землей. Но хвоя потеряла свежесть, подморенные шишки лущили клесты, по стволу шмыгали поползни, обирая козявок. На сучьях висели клочьями белые мхи. В паутине запутались листья, да крупные капли отягощали ее, ослепительно искрясь на солнце. До слуха долетел успокаивающий говор ручья. Редко что нарушало тишину леса, кроме гроз, а к ним, как и к тишине, Старка привыкла.
Потому, когда раздался невдалеке выстрел, она не очень встревожилась, приняв его за раскат грома. Насторожило ее то, что канюк вверху встрепенулся и полетел прочь. Почти тотчас резкий отрывистый звук повторился. Она поднялась и забеспокоилась.
Ее глухарята находились где-то неподалеку. Они подросли настолько, что неопытный глаз не отличил бы их от взрослых. Только чуть короче хвосты, синее дудки маховых перьев, меньше борода, не так велики белые пятна на сгибах крыльев да не густо еще зелени на груди. И с дерева они снимались без «тух-тух-тух…» — звука вошедших в пору глухарей.
Вот почему, когда захлопали крылья, она определила, что это был молодой глухарь. Он шел сверху, от релки, то есть с гребня горы, опоясал край елани и неловко ушел вниз, в болотную крепь. Растрепанный вид птицы был так необычен, что Старка не узнала своего Кара-Суера.
Вскоре неподалеку треснул сучок, Старка выглянула из-за корня. Прямо на нее шел Человек. Она поднялась на крыло и потянула вдоль склона, отвлекая внимание для того, чтобы копалушки могли улететь в сосняк под прикрытием елового корневища.
Грохнуло. Тело пронзила боль. Старка накренилась в поворот, раскинула крылья и, уже не шевеля ими, стала уходить со снижением под гору. Еще рвануло, и она опрокинулась на спину, упала в пахнущую мухоморами прогорклую прель. Выхлапывала перья в отчаянной попытке взлететь, но перебитое крыло не давало, и она лишь переворачивалась на месте.