Старики кричали: «Верно!», «Правильно!», оглаживали бороды и черкески и, пошумев, шли к ревкому, садились на дубьях и ждали, когда выйдет Кованько, чтобы говорить речь. Фронтовики садились на землю позади стариков. Земля была пестра от подсолнечной лузги.
Кованько вышел встрепанный, с бедовыми, обжигающими глазами. Был он казак из последних, голодовал на своей крохотной земле, хоть и никогда не батрачил. Был он знаменит тем, что, воротясь с немецкой, не стал бить свою жинку, бабу востроносую, пустую и веселую, торговавшую во время войны сладкой плотью своей и самогоном. Баба так изумилась его доброте, что перестала блудить и по своему почину содержала ревком в опрятности, самим Сметанниковым впору.
Кованько вышел на крылечко ревкома, поклонился казакам и, надув толстые губы, сказал:
— Счас канцелярист ревкома принесет бумаги, и я вам, товарищи, постановлю правду трудового казачества.
Он сел на ступеньки, и тотчас же в дверях ревкома показался канцелярист, и это был не кто иной, как Сашка. Терентий Кузьмич, сидевший на переднем дубке, крякнул. Ольга подняла руку, потерла заалевшие щеки. И вдруг подумала: «Значит, так-то ты? Для ревкома ты в Хадажинскую перебрался жить? По ночам, что ли, пишешь ты Кованьке бумаги?»
Она глядела на Сашку растерянно и злобно.
Он развязал шнурки на большой рыжей папке, подал ее Кованьку. Кованько тяжелыми пальцами выдернул бумажонку, снял фуражку и начал говорить:
— Атаман втирал вам очки насчет армии Ковтюха, казаки. Это верно, что немцы сидят на Тамани. Это верно, что Ковтюх отошел с боем. Неверно только то, что Ковтюх есть враг, а немцы, рада, Краснов и доброволия есть друзья. Атаману они друзья. Сметанникову они друзья, а всему трудовому казачеству, усталому от войны и бедному касающе земельки, они есть хозяйчики и прожорливые акулы. Плохо обстоит дело на Кубани! Топчут наши законные поля сапоги царской доброволии. Немцы обнажают свой аппетит на наш хлеб, скотину и домашних птиц, гусей. Втравляет нас самозванная рада в братоубийственную войну, чего казакам совсем не надо. Правильно ли я балакаю? Плохо обстоит дело на Кубани! Рада подписала с русскими генералами договор, не спросись трудовых казаков. Что за Рада? Кто ее выбирал? Подпирают ее богатые казаки, владетели несметных десятин. А про эту Раду песня есть. Читаю песню:
— По фамилии Быч песня! — круто выбросил Кованько кулак и продолжал:
В гуще казаков, стоявших у забора, притушенно скрипнула гармонь, тонкий тенорок подхватил вполголоса:
Старики задвигали плечами, но оглянуться им не позволила честь.
С чистым тенором гармониста сплелся сочный баритон; второй баритон, еще посочнее, пошел с ним в ногу, потом занял ведущее место; октавой ниже взял тучный бас; скворцом взвился подголосок; тонко прозвучала казацкая походная войсковая дудка; войсковой бубен стал отбивать такты; грянул припев:
Утром к хате атамана подскакали двое верховых. Атаман вышел встретить их на крыльцо, повел в горницу. Бабам велел подать чаю, варенья, хмельного. После чая гости, сверкая оружием, пошли в ревком и арестовали Кованько именем генерала Деникина.
Кованько сидел на ключе в той самой комнате, где еще вчера писал станичные декреты и правил протоколы митингов. Он очень мучился тем, что с утра не побрился и перед врагами показывается неопрятным. Его жена тряпкой замывала порог комнаты, бросала тряпку, глядела в скважину и плакала.
Ночью гости увезли Кованько в неизвестном направлении и к сомнительной судьбе.
Утром к Сметанникову пришли старики. Они были одеты как на бой, вооружены и торжественны. Вежливо и долго они сидели в нижней горнице, вызывая Сметанникова на разговор. Терентий Кузьмич все не мог понять, зачем они пришли, не знал, угощать ли их или только разговаривать с ними. Посидев сколько нужно, старики встали и пошли во двор арестовывать Сашку.
Когда Ольга увидела это, она побежала искать Сашку. Она нашла его на овечьем базу. Она испугалась его бравого вида — сам пойдет на смерть. Она шепнула ему:
— Иди за мной. Черт. Любый.
Как слепой, он пошел за ней. Там у них, у Сметанниковых, была криница, накрытая сколоченным из досок щитом. Ольга сняла щит, сказала неверным голосом: