— Ничего, побудешь так.
— Военная этика требует: перед расстрелом дай закурить.
— Когда будем шлепать, тогда закуришь.
— Прикажете показания?
— Прикажу.
— Удалите из дежурной хамов.
— В дежурной у нас один хам, да нужно с него снять допрос. Коротко и правдиво объясняй все, сволочь. Как произошло, что на тебе телеграфный мундир?
— При занятии полустанка нашими частями самолично разменял здешнего телеграфиста, — сказал ротмистр, явно издеваясь: нижняя губа его с длинной ранкой слегка вздрагивала. — По счастливой случайности и куртка и штаны оказались впору. Население полустанка вполне воспитано нами. По-видимому, оно не склонно преувеличивать силы батрацко-босяцкой армии.
— Где твоя жена?
— Елена Константиновна, я думаю, в полной безопасности. Согласитесь — она не заинтересована больше в вашем обществе.
— Дальше.
— Лапотник! — вдруг закричал ротмистр, смертельно побледнев; обнажились бледные высокие десны и зубы, редко сидящие в них. — Лакей! На каждом телеграфном столбе от Ростова до Москвы будет висеть твоя вшивая армия! — Он поднял ногу в рваном сапоге, с маху положил ее на стол. — На, на, целуй мне сапог, хам, сволочь!
— Ладно, обернись покуда на природу, — спокойно сказал Орлов, повернул ротмистра к окну и выстрелил ему в затылок.
Казаки подошли к батальону с тыла. В течение получаса снаряды ложились у полустанка. Потом на рысях поскакали сотни.
Орлов уже не сомневался в том, что против его батальона противник бросил не меньше дивизии. Резерв, выдержав удар, гнал казаков к шляху. Мимо Орлова с раскрытым ртом, свистя над головой шашкой, прометнулся Алеша Величкин. Орлов послал адъютанта удержать резерв от преследования. Батальон в боевом порядке пошел на прорыв между рощей и полотном железной дороги. Дождь поливал как из ведра, низкий туман подымался с земли. Из тумана навстречу батальону, развертываясь в колонну, выплыли броневики. Картечь провизжала над головой. Теряя людей и коней, батальон ринулся в сторону, ближе к полотну.
Лошадь под Орловым на всем скаку завалилась на бок. Головой он ударился о брошенную винтовку, в глазах стало темно…
…Пленных было десять человек. В первые же дни от побоев и ран умерло восемь. На заре Алешу и Орлова подняли прикладами, вывели во двор. Здесь сидел на бревнышке древний старик, три месяца томившийся в станичной тюрьме, — сыновья его ушли с красными. Непомерно длинные, с темными сухими пальцами руки он положил на бревно. Лысое темя его было в струпьях. Борода, растущая из шеи, из черных щек и из ушей, отливала зеленью. Он так был древен и сидел так неподвижно, что птицы принимали его за пень. Шустрый воробей вспорхнул ему на колено и, подергивая головкой, клевал темные горошины на его ситцевых штанах.
— Здорово, дед, — сказал Орлов.
— Спасибо, — отвечал дед гулким басом, — спасибо на привете;
— Как звать-величать?
— Илья. Ильи сын. А фамилие… фамилие не помню. Может, Брыкин? Ведь так, пожалуй, и будет — Брыкин. Брыкин Илья.
— А я — Орлов.
— Это мне все одно, сынок. Для меня все люди — человеки.
Алеша, Орлов и Брыкин составили партию пленных. Два молодых казака на статных конях одинаковой золотистой масти погнали их степью в глубь Всевеликого Войска Донского. Стояли солнечные дни, звонкие и морозные. Солнце и ветер согнали со степи снег. Рыжая, как лисья шкура, степь лежала под голубым небом, раскрыв глазу волнистый горизонт. Черной плетью вьется шлях. В кургашках тоненько свистят сурки. Подкованные копыта лошадей звенят о промерзшую землю. Дед шагает бодро, раскачивая горбатыми плечами, загибая вовнутрь ступни ног, обутых в тонкие, сношенные кавказские сапоги. Звонко стучит о землю его суковатая палка. Лошади конвойных дышат пленным в спину.
Казаки, молодые парни, свесили из-под бескозырок синие чубы. Щеки тугие, губы пухлые, над губами остренькие усики. Первый, откинувшись на круп коня и зажмурив глаза, начал матовым, высоким голоском:
И с разгона жидким баском подхватил второй:
Голоса перевились и полетели по ветру?
Под эту песню шли долго, не передыхая. Было уже и то хорошо, что светит солнце, что по дороге не бьют. Свое пленение Алеша не мог ничем объяснить. Под Орловым упала лошадь, зашиб голову и потерял сознание — понятно. А как сам попал?.. Обидно было.