— Ну, — грозно сказал Басманцев, — и вы тоже?
— А я хотела и не виновата, и Глеб тоже видел; мы только приготовились, а потом пришла мама, и Тобика я специально купала, — быстро заговорила Сумкина. — А маму я, конечно, больше люблю, пусть не думают, только она для меня все делает, а я для нее ничего…
— Да подожди ты со своим Тобиком, — сказал Дергачев. — Дина Борисовна, мы же не виноваты, что сначала нравилось одно, а теперь уже другое. Можно, мы переделаем?
Дина Борисовна молчала и глядела в сторону, на блестящий шарик прибора, будто хотела рассмотреть положительный заряд внутри него.
— Ну что, смеялись? — прошептал Свиристелкин.
— Когда? — спросил Глеб.
— Когда она с бородатым. Это я снимал.
— Так это ты. Да, здорово смеялись. Прямо катались от смеха.
— И вот опять я чего-то не додумала, — сказала Дина Борисовна. — Конечно, с каждым днем вам будут нравиться все новые и новые вещи — с этим уже ничего не поделаешь. Вот сейчас я вам разрешу, а завтра вы опять придете и скажете, что вам еще что-то понравилось, что тогда?
— Нет, мы не придем.
— Нам больше уже ничего не понравится.
— Ничего в жизни? Плохо тогда вам придется.
— Ну не в жизни, а еще не скоро.
— Разрешите нам, Дина Борисовна.
— Слишком много всего оказалось, — сказал Дергачев. — Я бы только снимал и снимал.
— Ну хорошо, — сказала Дина Борисовна. — Я разрешаю, только это уже пойдет в следующий фильм.
КОНТРОЛЬНЫЙ УРОК
Непонятно было, откуда все узнали, что будет контрольный урок для Дины Борисовны, — сама она никого не предупреждала. К этому уроку готовились два дня, повторили все старые параграфы, а новые заучили почти наизусть. Басманцев даже предложил мелко-мелко написать на картах трудные даты, фамилии и порядковые номера королей, а Косминский принес с собой толстенный том, под названием «История царской тюрьмы» — вдруг спросят про тюрьмы, тогда и пригодится.
Дина Борисовна пришла такая же, как и в первый раз, — черная и с белым воротником. За ней вошли Татьяна Васильевна и еще одна неизвестная учительница или кто — очень тонкая, в зеленом пиджаке со значком на отвороте и чем-то похожая на немецкого офицера из кинофильма. Они сели на заднюю парту, немного пошептались и начали озабоченно оглядывать весь класс, словно кого-то искали.
Первым Дина Борисовна вызвала Косминского. Она пыталась сделать вид, будто ей безразлично все, что происходит, и от этого сразу становилось ясно, как она волнуется, — раньше у нее не бывало такого безразличного вида.
Косминский отвечал сначала хорошо, но под конец начал путать Яна Гуса и Яна Жижку: то у него Яна Гуса сожгли, то он вдруг опять ожил и повел своих гуситов против немцев — ничего нельзя было понять; а Дина Борисовна его все не поправляла. Глеб исподтишка махал ему рукой и закрывал пальцами один глаз, чтобы напомнить про Яна Жижку, потом оглянулся и увидел, как учительница со значком что-то пишет у себя в блокноте, а Татьяна Васильевна шепчет ей на ухо и тоже пишет.
«Эх, Косминский, — подумал Глеб, — ну что ты наделал! Ох, я тебе и дам же после урока».
В это время Косминский кончил, и Дина Борисовна сказала:
— Ну молодец, отлично. Только я немного не поняла, — кто же был полководцем гуситов?
Косминский удивленно посмотрел на нее, потом глаза у него вдруг начали расширяться — видно, он вспомнил — и заорал:
— Да нет же, нет! Это Ян Жижка, Дина Борисовна, Ян Жижка был полководцем!
— Ну хорошо, я так и поняла, что ты оговорился. Конечно, Ян Жижка.
Но Косминский никак не мог успокоиться и, садясь на место, все стукал себя по лбу и бормотал:
— Я же знал, что Ян Жижка, одноглазый такой, железный слепец.
Потом вызывали еще двоих, и они получили тоже пятерки. Дина Борисовна, видимо, немного успокоилась и новый материал начала вовремя. Она говорила медленно, стараясь не увлекаться, и, по правде сказать, это было не так интересно, как тогда, на первом уроке про Роджера Бэкона.
«Уж если тогда поставили пару, что же будет теперь», — подумал Глеб.
Он опять оглянулся на учительницу со значком, но ничего не мог понять по ее лицу. В классе было очень тихо, все внимательно слушали, только Косминский время от времени переживал и качал головой. Некоторые держали на парте открытые учебники, будто собирались подсказывать Дине Борисовне, если она что-нибудь забудет или неправильно назовет дату. Когда урок кончился, Татьяна Васильевна и незнакомая учительница сразу вышли из класса, а Дина Борисовна немного задержалась; но все почему-то испуганно молчали; и так она дошла до двери среди полного молчания — словно произошел несчастный случай или кто-то умер.
Глеб выглянул в коридор и увидел, как они все трое вошли в кабинет Сергияковлича.
— Кто со мной, айда! — закричал он и побежал вниз по лестнице, а за ним побежали еще несколько человек. Они выскочили на улицу и окружили телефонную будку, из которой звонили уже несколько раз, когда нужно было узнать, что происходит в кабинете.
— Слушаю, — сказал в трубке Сергияковлич.
— Не откажите в любезности, — сказал Глеб настоящим басом — ни у кого в классе так не получалось. — Попросите, пожалуйста, к телефону Андрея Афанасьевича.
Андрей Афанасьевич как раз должен был находиться в другом конце школы, и, пока его найдут, пока он дойдет до кабинета, трубка будет лежать рядом с телефоном — и все будет слышно.
— Хорошо, — сказал Сергияковлич. — Сейчас я кого-нибудь пошлю.
Трубка громко стукнулась о стекло на столе, и сразу же Глеб услышал голос Татьяны Васильевны.
— …И методически это было не совсем верно, — говорила она. — Я бы обязательно сделала в этом месте нажим, как вы думаете?
— Пожалуй, — сказала незнакомая учительница. — Но тут еще другое. Мне показалось, что дети у вас очень запуганные, — никто не перешептывался, не вертелся, и потом этот мальчик, как он испугался, когда ошибся. Не надо было их так запугивать.
— Во дает! — прошептал Глеб. — Говорит, что мы запуганные.
— Ну, а в общем-то как, в общем? — спросил Сергияковлич.
— По-моему, вполне можно поставить четверку, — сказала незнакомая учительница.
— Конечно, конечно четверку, никак не меньше.
Глеб поднял четыре пальца и тут же быстро прикрыл ладонью трубку, чтобы на том конце не услышали, как закричали и радостно засвистели около телефонной будки.
— Ну, поздравляю, поздравляю вас, — говорил Сергияковлич. — Я был уверен, что у вас все будет в порядке. Не надо только бояться. Вот и прекрасно, я очень рад за вас. А вы сами рады? Довольны?
— Да, конечно, — сказала Дина Борисовна, но голос у нее был не очень веселый. — Я вам очень благодарна, вы так за меня болели все время. Только знаете, сегодня я почувствовала одну неприятную вещь. Может, это покажется странным, но мне было стыдно ставить им отметки, — будто раздаешь какие-то призы.
— Да, это действительно странно Как же можно без отметок.
— Нет, я, конечно, понимаю, что без них, наверно, нельзя, но вот у меня было такое чувство. И потом, кажется, я не очень хорошо рассказывала.
— Нет, рассказывали вы неплохо. Только вот дети — они очень запуганные, — повторила учительница со значком.
— Да никакие мы не запуганные! — закричал Глеб.
— Что вы сказали? — спросил Сергияковлич, поднимая трубку. — А вот как раз и Андрей Афанасьевич.
— Не надо нам Андрея Афанасьевича. Никакие мы не запуганные.
— Ах… это вы.
— Да, это мы. Мы не запуганные! Мы исторические, вот какие! — крикнул Глеб своим настоящим голосом и повесил трубку.
Я хочу в Сиверскую
ПОЧЕМУ МЕНЯ НЕ ПУСТИЛИ В СИВЕРСКУЮ
Когда я вернулся из школы, мамы еще не было, и я сначала обрадовался, но не очень, потому что все равно ведь, подумал я, она скоро вернется и все узнает.
Мне было так плохо, что я даже забыл посмотреть из окна, как летит снег, вверх или вниз, а сел на стол и начал раскачиваться взад и вперед, хотя ничего такого уж страшного не произошло, и троек я получил меньше, чем Фимка, и по поведению тоже было хорошо, и даже были две пятерки — по истории и по географии. Некоторые прямо завидовали мне, но это, конечно, неважно, потому что мама скажет, что ей совершенно безразлично, как кончает четверть какой-то Фимка или всякий другой ученик нашей школы. Она возьмет табель, наденет очки и начнет водить ногтем по отметкам, а потом придет в ужас. Но не сразу за все, а будет приходить в ужас за каждую тройку в отдельности, а это будет гораздо дольше, чем если бы за все сразу и хуже всего, если под конец она скажет, что не пустит меня на каникулы к Вадику в Сиверскую. Это будет настоящая гибель. Уже три месяца я думал, как поеду в Сиверскую; а вчера еще от Вадика пришло письмо, и после письма мне уж просто невозможно до чего захотелось к нему поехать.