Солнце закатилось, но было еще светло. По всему берегу сновали люди, встревоженно гудели толпы сезонников. Еще с полудня среди них то в одном, то в другом месте стали появляться днепровские матросы, грузчики и какие-то энергичные просмоленные юноши в кепках, призывая батраков держаться дружнее, противопоставить нанимателям свою силу. Их призывы еще больше подогревали общее возбуждение, царившее в толпах сезонных рабочих. Было от чего волноваться: совсем ничтожные цены выставили наниматели в этот первый день ярмарки.
— Круговой сговор у них! — звучали возмущенные голоса. — Пользуются тем, что нас много пришло, за бесценок хотят набрать!..
— Проучить их надо, людоедов! Они против нас сговаривается, а мы разве не можем против них?!
Грозное дыхание батрацкого берега постепенно докатывалось и наверх, к конторам нанимателей. По берегу стали все чаще расхаживать мобилизованные на время ярмарки сотские с бляхами на груди. Им было приказано выявлять и по возможности вылавливать «подстрекателей», но они возвращались наверх ни с чем, насупленные, уверяя, что подстрекателей найти невозможно, потому что их покрывает весь берег.
С заходом солнца пронеслась по шалашам весть о том, что на лесной пристани собирается совет атаманов Каховки. Кто созывает его, было неизвестно, но всем батрацким вожакам предлагалось немедленно явиться на сбор, где они смогут посоветоваться и сообща решить, как им держаться на ярмарке завтра.
Это было уже нечто новое, неслыханное для Каховской ярмарки.
Нестор Цымбал вначале даже немного растерялся: идти или не идти на совет? Никогда еще ему не приходилось принимать участие в таких важных (и, надо думать, опасных) сходках. Что из этого выйдет и кто все это затеял? Фабричные и грузчики с пристани поговаривали, что сходка будет иметь для сезонников немалое значение, что там якобы должна выступить с речью какая-то учительница из Херсона, как говорят, правдистка. Что это за правдисты и какая у них вера? Стоять за правду? Неужели есть еще где-то на свете люди, которые могут сочувствовать простому народу, думать о каких-то несчастных криничанах? Неужели действительно кому-то не безразлично, за какую цену Цымбал со своими впряжется в сезонное ярмо?
Сомнения обступили Нестора. Когда защищают имущих — это понятно, это выгодно, а кому какая выгода от криничан, чтобы вдруг, ни с того ни с сего брать их под защиту?
Мокеич уже собрался идти и ждал только Нестора, а тот все еще мялся, застряв в своем шалаше, разыскивая среда торб вчерашний день. Девушки взволнованно подгоняли его, требовали, чтобы шел, если зовут.
— Мокеич идет, другие атаманы идут, и хлопцы наши где-то там, на пристани… Чего же вам бояться? — горячо подбадривала вожака Вустя. — Чем вы у нас хуже других? Ну, довольно вам стоять тут на карачках, светить заплатами на весь Днепр!
— Погоди, Вустя, дай подумать…
— Доро́гой подумаете, а не в курене! Вылазьте, а не то вытащим…
Цымбал вылез, почесал за ухом.
— Давай, давай, — весело подгонял его Мокеич. — Без тебя схода не начнем.
Девушки, перемигнувшись, подхватили своего атамана под руки, шутливо толкнули его вперед:
— Идите! Не отвиливайте… Вас вон Мокеич ждет!
Несколько молодых матросов, проходивших в это время мимо криничанского куреня, тесной группой остановились поблизости, наблюдая с веселым любопытством, как девушки воюют со своим атаманом, выталкивая его на сход.
— Так его, девчата, так, поддайте старику паров! — смеясь, подзуживал девушек приземистый лобастый матросик в бескозырке. — Пусть идет и постоит за свои интерес! Не дрейфь, атаман, ложись на курс, мы поддержим! — И, повернувшись к товарищу, который стоял рядом, с гармонью через плечо, матросик добавил. — Ударь, Леня, марш атаманам, чтоб с притопом пошли!
Вустя не отрываясь смотрела на матроса, которого только что назвали Леней. Какой богатырь! Стоит среди товарищей, как красавец дуб среди маленьких дубков… Как будто уже видела его где-то, как будто уже давно ждала этой улыбки, этого юношеского задумчивого взгляда, удивительно близкого ее сердцу… Может, он когда-то приснился ей?
— Ну, сыграйте же, — не сдержавшись, попросила матроса Олена Перепетая и весело, нетерпеливо повела плечом.
Леня слегка развернул свою новехонькую гармонь, и она обратилась к Вусте живым, проникновенно-чарующим голосом. Между тем Цымбал решил, что это музыка в честь него.