Баклагова они застали за работой. Сидя в холодке под хатой, он заготовлял лозу для своих изделий. Умело, уверенно поблескивал нож в его руке. Казалось, ело руки делают работу сами собой, независимо от воли хозяина, который в это время, видно, витал мыслями где-то далеко от ярмарки, далеко от лозы, от мазанки, от всего, что его окружало.
Данько представлял себе Баклагова не таким, он надеялся увидеть человека более приветливого и молодого. Вначале парню было даже непонятно, что общего мог иметь Валерик с этим пучеглазым, строгим на вид человеком, совершенно лысым, с усами Тараса Бульбы, с косматыми бровями какого-то темносерого цвета. Когда Баклагов хмурился, о чем-то думая, то казалось, что весь его череп сдвигается наперед.
Тут же возле хаты-мазанки красовались и готовые изделия выставленные для продажи, — аккуратные кошелки, сапетки и даже плетеные вазы и блюда. Однако торговать Баклагов, видимо, был не мастак, а может, просто не хотел. Со случайными покупателями, подходившими осматривать его товар, он разговаривал таким независимым тоном, словно хотел поскорее от них избавиться и опять остаться наедине с самим собой. Создавалось впечатление, что плетет он свои корзинки не столько для ярмарки, сколько для собственного удовольствия.
Валерика Баклагов встретил несколько любезнее, чем других. Спросил, почему тот не приходил ночевать, нанялся ли, поинтересовался затем судьбой двух других волчебилетников, с которыми Валерик заходил к нему накануне.
— Синицын устроился поваренком на пароход, а Чирва родственников встретил, — рассказывал Валерик, — к ним на лето нанялся… Теперь мы вот с ним, — указал он на Данька.
Баклагов внимательно посмотрел на парня.
— Полтавчанин?
— Полтавчанин.
— С Ворсклы, с Хорола?
— С Псла я…
— Знаю. Бывал там. Хорошая речка.
Перебросившись словами, они некоторое время помолчали. Данько осматривал местность. Пески и пески… Рыжая, облупленная ветрами мазанка, без ограды, без ставен, поставленная на самом юру, лицом к Днепру, плечами к пескам, разбитым за эти дни тысячами ног и колес… Три молоденькие акации перед входом, песчаные наметы под самыми окнами… Не роскошно живет человек!
— Нанялись, говорите, — сказал Баклагов, не прекращая работы. — Куда ж вы нанялись?
— К Фальцфейнам, — ответил Валерик, задумавшись, — в Асканию.
— Что ж… ни пуха вам ни пера. Кстати, там приятель мой садовничает, Мурашко Иван Тимофеевич. Встретишь — кланяйся.
— Спасибо, — сказал Валерик, и они снова помолчали, однако их молчание было каким-то естественным, не тягостным ни для кого, и даже сближало всех троих.
Потом, заметив, что Данько заинтересованно следит за его работой, Баклагов оживился и с неожиданно доброй улыбкой покосился на парня.
— Научиться хочешь? Это вещь нехитрая… У вас там, вдоль Псла, лозы хватает, там ей легче приходится, не то что здесь… Видишь, какую силу должна сдерживать, — кивнул Баклагов в сторону хаты, на кучи наметенного песка. — До самой Каховки уже дошли.
— Кто? — не понял вначале Данько.
— Пески. Пески, парень, на нас идут.
До сих пор Данько никогда не слыхал, чтоб пески куда-то шли, вместо того чтоб лежать на месте, как лежат они испокон веков в Криничках над Пслом.
— Разве пески ходят?
Простодушное ребячье любопытство, видимо, понравилось Баклагову.
— В том-то и дело, друже, — заговорил он, набивая трубку, — что пески бывают разные. У вас они лежат, потому что там леса, а в наших краях они летают, тучами передвигаются с места на место. Взять хотя бы этот песчаный пустырь, что перед нами… Барханы, как в пустыне! Пустыня и есть, но пустыня эта еще молодая, под пластами наносного песка здесь родючая земля спрятана. Когда-то на этом месте, возможно, хлеба шумели, виноград наливался, а сейчас и молочай не выдерживает, все свертывается, горит…
— А в ноги печет, терпеть нельзя! — признался Данько.
— Еще бы не печь… В такой зной, как сегодня, голый песок раскаляется градусов до шестидесяти, становится вдвое горячее, чем воздух. В нем сейчас яйцо можно вкрутую запечь. Известно, что существование растения при такой температуре невозможно. И учтите, что перед вами только один кусок, — крайний мыс так называемой Каховской арены летучих песков, а таких арен несколько, простираются они одна за другой до самого моря… Полгубернии замело, а мы ярмаркуем…