«Действительно, наша столица огромна, — ответил мне горожанин, — но мы не знаем, с какого времени она существует».
Через пятьсот лет я опять проходил там же, но на этот раз от цветущей столицы не осталось никаких следов. На ее месте лежали горы песка и пастух пас верблюдов.
«Давно ли разрушена ваша столица?» — спросил я пастуха.
«Ты, видно, юродивый, — ответил он мне. — Про какую столицу спрашиваешь? Ни деды наши, ни прадеды не помнят о ней. Тут всегда была пустыня».
Шелест прошел среди возов. Еще больше помрачнели степняки, впитывая страшную проповедь семинариста… Всяко бывает на свете… Все — тлен и суета.
— Через пятьсот лет я опять пройду здесь, — трубным голосом вещал семинарист, — и не найду уже следов этой многолюдной ярмарки… Желтая пустыня, сплошная арена мертвых песков будет лежать вокруг. Ни вас, ни вашей сатанинской Каховки не будет и в помине!
Какая-то тетка громко всхлипнула из-за телеги:
— О горечко, о боже!
И высморкалась в передник.
— Заметет деревья, заровняет плавни… Не будет дождей с неба, сухие черные бури вечно будут носиться над этим краем. Днепр? Искать буду Днепр — не найду. О, проклятый в веках, увижу я пустое ложе Днепрово! Увижу, как на самой его середине потомки ваши домами будут пробивать криницы!
Мороз пробежал у Данька по коже. Криницы посреди Днепра? Типун тебе на язык!
— Ворон… ворон и есть, — шептал Валерик побледневшими губами. — Скрючило б тебя!..
Как от черной напасти, кинулись отсюда ребята по пескам, торопясь к своим в сторону Днепра. Под гнетущим впечатлением от карканья семинариста им, до предела взволнованным, казалось, что любимому Славутичу в самом деле угрожает опасность. Только очутившись, наконец, на одной из береговых круч, ребятишки снова посветлели, облегченно вздохнули: Днепр сиял перед ними, как и прежде, — живой, могучий, во всей красе весеннего полноводья.
На рассвете следующего дня криничане собирались в дорогу. Умывались, разобрали шалаши, укладывали пожитки в узлы.
Зарумянился Днепр, слегка подернутый свежим легким туманцем: всходило солнце. Прощально куковали кукушки в далеких плавнях. Все меньше оставалось на берегу шалашей, просторнее становилось возле воды. Партия за партией поднимались сезонники по стежкам наверх, на дороги.
На шляху за Каховкой уже стояла наготове — ярмами в степь — длинная вереница асканийских мажар. Несколько приказчиков, в том числе и Гаркуша, гарцуя вдоль нее верхами, отдавали распоряжения:
— Мешки в арбы, а сами — пешком! Быстрее, пока жара не ударила! Разбирайся, двигай!..
Заскрипели одна за другой мажары, плавно закачались в воздухе воловьи рога.
Пролетая мимо криничан, Гаркуша скользнул по ним таким чужим взглядом, словно видел их впервые. Чуть было не затоптал конем Данька, который не успел посторониться, — из-под коня выхватил парня вожак орловцев Мокеич.
— Бандюга! Прямо на людей прет, — выругалась Вустя вслед приказчику. — А вчера как шут кривлялся, через плечо плевал, чтоб не сглазить…
Орловцы и криничане, сложив свои пожитки на одну мажару, шли теперь вместе, перемешавшись, коротая путь в дружеских разговорах. Веселый Прокошка, завзятый гармонист без гармони, смешил девушек рассказами о том, как они с Федором Андриякой промышляли вчера в музыкальных рядах в поисках таких еще не существующих на свете гармонии, которые были бы им по плечу. Весь день они выбирали, перепробовали все гармони, какие были на ярмарке, но так ничего и не выбрали.
— Все не по плечу? — смеялись девушки. — Ни одной подходящей не нашлось?
— Изредка попадались, — отвечал Прокошка.
— Почему ж не купили?
— Из-за пустяка: купила в карманах не хватило. Зато напробовались досыта, наигрались от души!
— Теперь поститься придется, — грустно промолвила Олена Персистая. — Видно, уж до самой осени гармошки не услышим.
— Услышим, — подбодрил девушку орловец. — Мы там, в гармошечных рядах, с одним матросом познакомились… Он тоже в Исканиях, машинистом у них работает… Как раз приезжал на ярмарку трехрядку себе выбирать. Будет, говорит, музыка!
— Может, это тот, кого мы на берегу видели? — насторожилась Вустя, как птица. — У него была новехонькая…
— Может, и тот, — не стал возражать орловец. — Какой он из себя, Вустя?
Вустя просияла:
— Да такой: парень как солнце!
— Ну, если как солнце, так это он! — воскликнул Прокошка, и молодежь в ответ на его шутку дружно засмеялась.
В нескольких верстах от Каховки, недалеко от дороги, возвышался седой, поросший серебристым чернобыльником, курган. Поравнявшись с ним, Данько крикнул Валерику: