Атагасом! Самым старшим чабаном, самым опытным, самостоятельным, независимым, с которым даже паны вынуждены считаться!.. Об этом Данько мог только мечтать.
В конце концов, что ему в этих сараях? Что он здесь забыл? Никого своих поблизости не осталось, — сестра Вустя сейчас за много верст от Аскании, в таборе Кураевом, куда после распределения попало большинство криничан и орловцев. В первый же вечер их, как этапников, отправили дальше, не дав даже переночевать в главном поместье. Поплелись, кто на Бекир-сарай, кто на Джембек-сарай, кто в табор Кураевый, кто в Камышевый… Недолго слушали в Аскании райских птиц, что посулил Гаркуша при найме! Правда, в главной экономии застрял Нестор Цымбал, который, охромев в дороге, не мог идти дальше: его назначили на страусятник. Но с Нестором Данько мог встречаться только в казармах. Из своих оставался, собственно, один Валерик. С ним Данько не хотел бы разлучаться! Что, если попросить атагаса — может он согласится и Валерика взять?
Атагас приветливо смотрел на Данька своими светлосерыми, как бы от природы прищуренными глазами (наверное, оттого, что давно чабанствует и всегда ему приходится быть в степи, где много света и солнечного блеска!).
Его власть казалась Даньку безграничной.
— Это товарищ мой, Задонцев, — начал Данько, указав на Валерика. — Возьмите и его арбачом!
Чабан улыбнулся:
— Всех вас я рад бы, ребятки, забрать отсюда. Но не в моей это воле! При отаре арбач один… Дружка твоего, может, кто другой возьмет… Поспрашивайте.
Валерик, осыпанный шерстью, покраснел, как ягода, и поспешил положить конец этой неловкой протекции Данька.
— Чего ты за меня просишь, может, я совсем и не хочу к отаре? — выпалил он взволнованный. — А тебя если берут, иди… Горше каторги, чем здесь, нигде не будет.
Горячий комок сжал горло Даньку. Ему стало безгранично жаль товарища.
— Я, Валерик, без тебя не хочу…
— Иди, Данько, — уже мягче стал уговаривать Валерик своего побратима. — Там хоть ветром надышишься, степи наглядишься. А по пятницам будем встречаться.
— Конечно, — поддержал Валерика атагас. — Каждую пятницу будешь приезжать сюда на верблюдах за пшеном. А воскресенье он сможет навещать тебя на пастбищах.
Как ни горько было Даньку разлучаться с товарищем, он, в конце концов убежденный рассудительными доводами, вынужден был согласиться в надежде на то, что со временем найдется и для Валерика какая-нибудь работа возле отар… Тогда они будут соседями в степи!
— Ладно! — вскочил Данько. — Только где мне гирлыгу вырезать?
Он готов был хоть сейчас двинуться в степь.
— Погоди с гирлыгой, — сдержал его атагас. — Мне еще нужно о тебе с управляющим сторговаться. Сегодня у нас суббота? Вот в понедельник я тебя и заберу. Пригоню «кусок» достригать и заберу.
На том и порешили. Стал бы этот день праздником для Данька, если бы не омрачило его одно неожиданное событие. Незадолго до обеденного перерыва в амбар ввели новую группу детворы, очевидно отобранной из последней партии сезонников. Среди новичков Данько сразу узнал несчастную девочку, у которой мать умирала в ярмарочном «лазарете». Девочка с тех пор еще больше похудела и вытянулась — у нее, казалось, остались только большие испуганные глаза и тоненькие хвостики косичек за спиной. Она вошла в сарай, как в пекло, и на мгновенье оцепенела перед его высокими темными стенами, перед незнакомыми людьми, которые, обливаясь потом, копошились в шерсти и возились с овцами, жалобно блеявшими и дергавшимися под страшными ножницами. Удушливый запах серы, овечьего жира и пота стоял в помещении. Подойдя к работавшим в углу и заметив Данька и Валерика, девочка вдруг отшатнулась, как бы защищаясь от кого-то обеими ручонками. Лицо ее перекосилось от боли и ужаса.
— Чего ты, глупая? — с лаской в голосе сказал ей Данько. Странно: ему показалось, будто девочка в это мгновенье чем-то отдаленно напомнила ему ту взрослую, незнакомую учительницу из Херсона, которая обращалась к нему с парусника через обнаженные сабли.
— Ну, чего ждешь? — прикрикнул на девочку надсмотрщик. Придя в себя от этого окрика, девочка опустилась на корточки перед горой шерсти, в стороне от других, и стала слушать объяснения, как и что надо делать. Слушая, она покорно кивала головой, но видно было, что она мало понимает и все это ей глубоко безразлично.
Только окрики пугали ее, при каждом блеянии овцы она вздрагивала всем телом. А работала вяло, невнимательно и оставалась глуха к советам, которые ей время от времени сочувственно подавали ровесники и ровесницы.