Иван Тимофеевич угадал его склонности, приставил к живому любимому делу. Желанный свет науки, упорных, неутомимых человеческих исканий с каждым днем все шире раскрывался перед Валериком. Где еще он мог бы столько нового услышать об этих понтийских и сарматских известняках, о путях воды под землей? Где еще имел бы он возможность часами работать у микроскопа, с удивлением узнавая, что на корнях дуба селятся целые колонии особого полезного грибка, так называемой микоризы? Без участия Валерика теперь не проходила ни одна поливка парка, он вел, по поручению Мурашко, различные наблюдения над поведением лесных птиц, следил за ростом трав, возился в саду с утра и до ночи, как молодая пчела, которая разносит с цветка на цветок золотую, полную жизни пыльцу…
Тут, рядом с Мурашко, ему даже самая черная работа не была тяжелой!
— Ну, Валерик, пойдем дальше, — говорит Иван Тимофеевич, поднимаясь и берясь за лопату. — Уже немного осталось…
Шаг за шагом продвигаются вперед. Шумят вершины деревьев, бьются, кипят в зеленом шторме. С чавканьем шлепается грязь вдоль канавки — становится глубже русло…
Через полчаса добрались до опушки. Из открытой степи ударили навстречу горячие струи суховея, обожгли лица обоим.
Иван Тимофеевич взял парня за руку.
— Смотри, друже… В глубине парка сейчас тишина, в воздухе там чувствуется влага, а тут все горит, шумит, напирает на ветки… Разгулялся таврический сирокко… Первые, самые жестокие его удары принимает на себя эта зеленая стена. Погляди, вся опушка с этой стороны как бы обожжена пламенем. Суховей жжет, засыпает ее пылью, свертывает листву, но и сам тем временем выдыхается. Воздушные потоки, скользнув по кронам, вздымаются вверх или, разделившись на отдельные струйки, запутываются в ветвях и постепенно гаснут… Вот это тебе, Валерик, лес за работой. Это тебе… вода в степи.
Посмотрели в степь. Лежала голая, открытая до самого горизонта, открытая — знали — и за горизонтом, по всему приморью. Суховей суховея над травой догоняет… Что сейчас там делается — в селах, на убогих нивках?
Задумался Валерик. Нахмурился Мурашко.
Издевается там стихия над человеком, как хочет…
— Нет, — поднял вдруг лопату Мурашко, словно для удара. — Не может наша степь на верховодке жить! Ей большая вода нужна…
Ночи были теплые, и Валерик спал теперь на веранде домика, где жила семья Мурашко. Двери в квартиру были для парня всегда открыты. Жена Мурашко, Лидия Александровна, относилась к нему, как, верно, относилась бы к родному сыну. Ласковая и нежная, она старалась ничем не дать почувствовать Валерику его неравноправность в доме. Другое дело, что сам Валерик далеко не всегда мог забыть об этом и садился за гостеприимный стол, всякий раз смущаясь и мечтая лишь о том, чтобы посчастливилось ему когда-нибудь отплатить этим людям добром за добро.
Иван Тимофеевич разрешал ему пользоваться своей библиотекой, и вечера Валерик проводил в мурашковском кабинете за книгами. Иногда, правда, приходили после работы гости из числа асканийской интеллигенции, но это бывало редко, большей частью Иван Тимофеевич по вечерам работал.
Прекрасны были эти вечерние часы, озаренные человеческой мудростью, увлекательные, как далекие путешествия!
…В доме тишина, Мурашко что-то пишет за столом, обложившись циркулями и линейками, строгий, курчавый, как Джордано Бруно… В противоположном углу наслаждается книжками Валерик. В составе экспедиции Жилинского он уже прошел тысячи верст по степям Новороссии в поисках воды и сейчас штудирует книгу профессора Докучаева «Наши степи прежде и теперь»… Прочтет страницу-две и задумается, слегка покачиваясь в кресле, витая мыслями где-то над родными степями, словно заново открытыми ему мудрым профессором.
Ясно, Геродот что-то напутал. По его свидетельству, в древности леса шумели у самого гирла Днепра и даже возле Перекопу. Не днепровские ли плавни принял он за настоящие леса? Но то, что степи были в старину иными, — в этом нет сомнения. Пышная растительность бушевала здесь. Еще во времена Боплана в степях водились туры, благородные олени…
«Распашка степей, пастьба стад и овец изменили структуру почвы… Наше южное земледелие находится в надорванном, надломленном, ненормальном состоянии. Оно является биржевой игрой, азартность которой возрастает с каждым годом…»