Легко им быть белыми в светлицах; попробовали б уберечься здесь, на ветрах, под беспощадным ливнем солнца… Хоть бы тучка появилась на небе, хоть бы дождик пробился… Но здешние люди, кажется, испокон веков не видели туч, не знают, что такое дождь…
Вода! Вокруг нее в этих краях все разговоры, из-за нее ссорятся, на ней богатеют, она считается здесь основой всего благополучия.
Впервые поняли здесь криничане страшную силу и власть воды. Впервые услышали, что водой торгуют, что за нее люди убивают друг друга, что в села бочками доставляют ее за много верст…
— Пить! — молил весь край, изнемогая от жажды.
— Пить! — шелестел иссохшими губами сезонный люд на шляхах.
У хуторян все колодцы на замках. В некоторых селах устраивают под водосточными трубами специальные цементированные ямы-бассейны для дождевой воды: на несколько месяцев делают запасы.
— Да разве можно на такой воде жить?
— Мы уже привыкли… Летом, когда отстоится, становится чистая, как слеза… Правда, нагревается сильно и головастики разводятся, но они на дно оседают…
— И пищу на ней варите?
— И пищу варим… Только в борщ надо луку и чесноку побольше, чтоб затхлость перебить… А пьем ее, как водку: залпом, не нюхая…
Так здесь жили.
Вместо воды только ее призрак — чистое, прозрачное марево изо дня в день дразняще струилось над степью. Вот-вот, кажется, догонят его, припадут к нему, утолят жажду… Обманные, лживые реки! Близкие, почти ощутимые, бегут и бегут под солнцем, то исчезая на мгновение, то возникая вновь…
— Есть и нету. Куда оно девается? — удивлялся Данько, не в силах оторвать глаз от марева. — Дядько Нестор, как бы до него дойти, как бы его догнать?
— Эх, — вздыхал Нестор, — на крыльях к нему надо лететь, парень.
— Если бы наш Псел да мог бы потечь сюда за нами, — мечтали, изнывая от зноя, девушки.
Как-то во время короткого отдыха, вытянувшись навзничь у дороги, задремал Данько. Что это был за сон, чарующий, незабываемый! Приснилось ему весеннее половодье в Криничках, затопленные кудрявые левады, белые расцветшие вишняки по пояс в сияющей, праздничной воде… И сам он, Данько, плескаясь, бредет с ребятами по счастливым ясным водам, и голуби Цымбала стайкой вьются над ним, и волна льнет к нему, ласковая, теплая, ускользающая, а он пьет ее всласть, пьет и никак не может напиться.
Сестра Вустя разбудила его, и парень какое-то время с удивлением смотрел на ее большие, тоскливые глаза, на ее губы, обожженные ветром…
— Вставай, выступаем.
Потом сестра отошла в сторону, и на том месте, где она стояла, как продолжение сна, открылось небо, сухое, высокое, капустного цвета, а посреди него — птица, висящая неподвижно, распластавшая над степью серые могучие крылья. Дома Данько никогда не видел таких огромных птиц, они водятся, очевидно, только в степях… Ястреб это или какой-нибудь другой гигантский хищник? Птица висела прямо над парнем, будто целилась ему в грудь, в самую душу.
Данько порывисто вскочил на ноги, охваченный чувством тревоги.
— Ты! — погрозил парень палкой хищнику. Птица, плавно взмахнув крыльями, спокойно поплыла стороной над степью.
— Орел-могильник, — пояснил Цымбал.
— Почему могильник?
— На высоких степных могилах — курганах — он чаще всего садится…
— Если б мне ружье…
Привычно подцепив палкой мешок, Данько перекинул его — на батрацкий манер — через плечо.
Пить хотелось нестерпимо. Все, казалось, пересохло, горело у него внутри.
Двинулись, и марево опять задрожало впереди, как вчера, как третьего дня. Настоящие реки, такие, как Псел или Ворскла, Орел или Самара, через которые довелось Даньку переправляться, были где-то далеко, как в детстве. Вместо них потекли ненастоящие, призрачные, лукавые, сотканные из горячего степного воздуха. И хотя парень смотрел на них с жадностью, он уже не верил им.
Измученные жаждой девушки все чаще роптали: завел их Цымбал, наверное, уже на край света! Исчезли реки, не растут деревья. Небо где-то раскололось и свистит навстречу голыми палящими ветрами. Изо дня в день. И нет им, неутихающим, никакой преграды среди открытых беззащитных равнин.