И тогда заглянула Нагайя за край.
Дно двигалось, меняло цвет, искрилось. Медленно выходил Змей из оцепенения. Поднял голову, содрогнулся до самого кончика хвоста, и, струясь радужным ручьем, пополз наружу.
Выбрался на поверхность, потёк по влажному песку к озеру. Приняв его, вода забурлила. Пил Змей и никак не мог напиться. А напившись, встал на хвост возле камня. Не взглянув на окровавленную жертву, остановил огненный взгляд на Нагайе, легко скользнул вниз.
Цепенея от страха, следила она за тем, как тянется по песку длинная чёрная тень. Подполз змей, обвил её ноги сыромятным ремнём.
И грянули невидимые бубны, будто кто-то плакал, стонал и смеялся. А когда могучие звуки замерли, по небу рассыпался сноп молний.
Радостно хохотала Нагайя, стоя босыми ногами на камне:
– Гай! Гай! Всю соль выкачаю из крови твоей, и станет она водою. Погибнет в тебе сердце. Сам придешь ко мне, бездушный, бессердечный, с водой вместо крови. Станешь рабом моим, коль не захотел быть суженым!
…Семь дней и семь ночей не смыкала она глаз. Сидела в самом тёмном углу дома, прислушиваясь к судорожным вздрагиваниям внутри. Ждала, когда сможет напиться. Ждала, хоть и опасалась, что не выдержит долго, умрёт от страха и неизвестности. Никогда прежде она не испытывала такой жажды. Словно глотать разучилась.
А под самым сердцем что-то теснилось, свёртывалось, сжималось.
Через неделю жажда отпустила, и пришло безразличие – к холоду, зною, боли.
Тёмные настоявшиеся воды заповедного озера силой своей, с которой и не поспоришь-то, прибили её к неведомому древнему причалу.
Как жила она раньше! Полола свой огородик, таскала воду для полива, доила корову…
Незаметно отдалялась она от всего, превращаясь в кого-то другого, кто проникает вглубь земли, не испытывая печали за тех, кто остался на поверхности…
2.
Это был странный день. С самого утра каждая мелочь волновала и трогала Марка. Он безуспешно пытался отыскать в памяти частицу исчезнувшей прекрасной действительности. Он старался разобраться в своём отношении к Натке, которую всё ещё любил. Нет, не хотел он бежать от судьбы, какой бы она ни была. Но обдумав всё той долгой ночью, принял решение.
И всё-таки… Зачем он приехал сюда, в этот забытый богом городишко, где никто уже не помнил его, не узнавал?
Марк остановился, оглянулся. Городок тихо поднимался по склону холма: шоссе с редкими огоньками машин, крыши маленьких, словно игрушечных домиков, прихотливые линии изгородей, над рекой храм с золотым куполом и четырьмя белыми колоннами, дорога, мощёная тёмным булыжником, кладбище за невысокой каменной стеной.
Он подошёл к ограде и долго смотрел на могилы, гоня прочь тяжкие воспоминания. Теперь он всего лишь призрак, потому что перестал быть прежним Марком. Здесь, у чужих могил стояло, в сущности, только его тело, потому что душа осталась там, на другом кладбище, возле свежевыкрашенного серебрянкой креста.
Неужели это и есть всё, что он заслужил? Одинокий дом, каменистая тропинка вдоль кладбища и тишина под низким пасмурным небом.
Он прошёл по шаткой доске, перекинутой через овраг, и вскоре оказался на берегу узенькой речушки. Долго брёл вдоль кромки воды. Может, час, может, больше. Иногда останавливался, смотрел на своё отражение в покрытой рябью поверхности, и думал о том, из чего же всё-таки слеплен человек? Из странной смеси глины, мутной воды и чего-то ещё, совершенно ненужного. Каждый в своих пропорциях.
Берега речушки словно тянуло друг к другу, и она уже походила, скорее, на ручей, убегающий вглубь леса.
Марк подошёл к опушке. Уже смеркалось, и лучше было бы повернуть обратно, но что-то смутно влекло его дальше, возможно, ощущение таинственности, старое, как мир.
Он побрёл по тропе, которая вскоре вывела его к лесному озерцу, поросшему вдоль берега папоротником-орляком. На плоских листьях, пронизанных волокнистыми пучками-сосудами, поблескивала вечерняя роса, и казалось, будто бродит в них дикая кровь древних растений, освоивших эту землю куда раньше человека.
Откуда-то пришло ощущение, что он знает это место. Вот сейчас увидит женщину, стоящую в зарослях...
Но легкий порыв ветра всё развеял.
Марк остановился, осматривая берег. Неподалёку заметил большой, отливающий голубизной валун. Покрытый проплешинами мха, он почти не выделялся из окружающего ландшафта, но, когда случайный луч заходящего солнца упал под острым углом на обращённую к нему грань, на влажной поверхности проступили тонкие линии.
Марк подошёл к камню, наклонился и смахнул мусор. Он обнаружил надпись, частично сбитую, что-то похожее на руны. Марк едва успел вспомнить, что слышал о древних камнях, имеющих магическую силу, как вдруг рядом послышался звук отлетевших в воду камешков. Марк оглянулся.
Возле камня, опершись на кольца и поблёскивая радужными пятнами на коже, стояла крупная змея.
Марк зажмурился. Когда снова открыл глаза, никого не было, только над озером курился бледный прозрачный туман. Спящий мокрый песок лежал тяжело и неподвижно, но вода слегка покачивалась, дробя отражение потемневшего неба. Среди ряби вспыхивала и исчезала тёмно-красная звезда.
Где-то в лесу ухнула сова. В голову пришла нелепая мысль: стать птицей какой-нибудь, да улететь отсюда поскорее.
Рядом раздался тихий всплеск, а по воде скользнула тень, постепенно приобретшая очертания человеческой фигуры.
Из воды кто-то следил за ним.
– Кто тут? – окликнул Марк.
Тишина.
Марк решил, что ошибся, но тень зашевелилась, снова послышался плеск, и на фоне тёмной воды появилось женское лицо – продолговатое, бледное.
Она легко и свободно подплыла к берегу, поднялась из воды и выпрямилась во весь рост. Совершенно голая, похоже, она не испытывала чувства стыда. Взгляд был чист и спокоен. Ступая осторожно и неловко, будто мелкие камешки кололи ей ступни, пошла к нему, на ходу смахивая ладонью с плеч блестящие капли.
Если бы Марк захотел представить себе русалку, то он представил бы её именно такой: прозрачно-белой, слегка голубоватой, с узкими бедрами и маленькой грудью. Её изящная головка, такая крохотная по сравнению с длинным туловищем, была грустно опущена. Мокрые чёрные волосы блестели.
Девушка молчала, и от её молчания Марку стало жутко.
Она подняла на него спокойный взгляд. Мягкое восковое лицо с безмятежным выражением мгновенно преобразилось, стало напряжённым и озабоченным.
– Я знаю тебя, – произнесла «русалка».
Когда она говорила, два передних зуба торчали над нижней губой.
Что она могла знать о нем?
– Ты… зачем здесь одна так поздно? – удивился Марк.
– Я люблю бывать возле синего камня, – ответила она и кивнула в сторону валуна.
Потом нетерпеливо повела плечами и спросила:
– А что здесь делаешь ты?
Марк смутился, ответил неопределённо:
– Я… хочу узнать что-нибудь о том, чего не знал прежде. Например, о том, что делают девушки ночью в лесу?
Он смущённо улыбнулся, а её взгляд стал отсутствующим, словно она забыла о нём.
– Никогда прежде не говорила с кем-то, кому это кажется необычным, – сказала она почти равнодушно.
А Марк, напротив, впервые за долгое время испытал интерес. Казалось, эта девушка прячет что-то внутри себя.
– Как тебя зовут? – спросил он, ёжась то ли холода, то ли от её взгляда.
– Нагайя, – ответила она, пристально глядя ему в лицо.
– Нагайя, – повторил Марк, словно пробуя слово на вкус. – Странное имя.
Но, смутившись под её взглядом, он кивнул в сторону валуна:
– Ты говоришь, что камень синий, а он и не синий-то совсем.
Она ответила охотно, словно давно мечтала поговорить с кем-нибудь об этом:
– Камень меняет цвет и синеет ближе к ночи. Синий – цвет нави.