Сатрэм поднялся из-за стола.
Пепел и гарь остались от его жизни, от личности.
Истина заключалась в том, что он уже не тот, кем был прежде.
***
В огромном холле, отделанном чёрным мрамором и зеркалами, под потолком, украшенном фреской, и среди великолепных копий античных статуй Сатрэму удалось немного расслабиться.
Но от ада, который внутри, не скрыться.
Консультация у специалиста и, возможно, последующая нейрокоррекция неприятная, но необходимая мера. И это решение он принял сам.
Сатрэм глядел на себя в зеркало: неподвижные глаза, холодный взгляд из-под нахмуренных бровей, высокий лоб. Лицо состоявшегося человека. Но он отлично понимал, что уже не тот достопочтенный акторианец, каким был раньше.
Сатрэм опустил веки, и словно из сумерек погрузился во тьму. Ему вспомнилось, как он удивлялся, зачем Милолике накрасили лицо, прежде чем положить в капсулу и отправить её в погребальный огонь.
В голову снова пришла и стала более отчетливой мысль о самоубийстве.
Он не боялся смерти, он желал её.
Смерть – единственный опыт, который предстоит постичь абсолютно всем живым существам. Он знал, как всё случится: туннель, яркий свет… Сверхчувственное восприятие. Последний всплеск активности головного мозга. Это может продолжаться около часа.
Умирать трудно. Но жить наедине с угрызениями совести труднее.
Лицо Милолики продолжало вращаться перед глазами.
– Вы на приём? – услышал Сатрэм и оглянулся.
На противоположной стороне холла возле дверей стоял смуглый темноволосый человек невысокого роста.
– Простите, что вы сказали? – смущённо откликнулся Сатрэм.
Мужчина подошёл ближе.
– Доктор Тала, – представился он и пригласил. – Прошу вас.
Тала вошёл первым и, громко стуча каблуками, направился к массивному деревянному столу.
Осматривая кабинет нейропсихолога, Сатрэм поразился гармоничному балансу тёмных и светлых оттенков: насыщенный синий, белый, коричневый, натуральное дерево, металл, стекло. В просторном окне за спиной Тала, как надежная опора хозяина комнаты, громоздились башни небоскребов. Впрочем, сорок третий уровень, достаточно высокая ступень социальной лестницы, чтобы не беспокоиться о завтрашнем дне.
Врач сидел за столом так, что мог контролировать дверь и не быть застигнутым врасплох. Сатрэм почти физически ощутил, что рабочий стол из чёрного дерева – центр всей комнаты, он как бы фокусировал всю энергию.
– Расскажите о ваших проблемах, – попросил доктор, откидываясь на спинку кресла. – И поподробнее.
Сатрэм долго подбирал слова, способные передать то, что стало его кошмаром.
– Между спиной и грудью, – наконец, произнёс он. – Там постоянно болит. Ноет. Нет, скорее, чувство лёгкой ломоты. Но это не самое страшное.
Он помолчал.
– Как вам это объяснить... В моем восприятии числа и буквы приобрели совершенно определенные цвета. Теперь буква «м» неотделима от синего, а «л» от жёлтого. Я ощущаю не только цвет, но и вкус, текстуру слов.
– Синестезия, – буднично, словно стараясь удержать Сатрэма в пределах объяснимого, произнёс Тала. – Неврологическое явление. Цвет воспринимается сразу несколькими органами чувств, через ассоциации со звуком, текстурой, вкусом и формой. Вообще люди «видят» разными способами. Одни получают информацию в виде образов или снов; другие воспринимают внутренние миры через звуки и слух; третьи «видят» при помощи обоняния, осязания или вкусовых ощущений.
– От этого можно сойти с ума, – пробормотал Сатрэм.
– А для творческих людей – это подарок судьбы, – вновь улыбнулся Тала. – Синестезия стимулирует творчество.
Прищурившись, врач наблюдал за ним.
«Он хитёр», – подумал Сатрэм, глядя в глаза психоневрологу. – «И, кажется, прекрасно знает, что происходит со мной».
Тала улыбнулся. Зубы у него были крупные и слегка желтоватые. Как у лошади.
– Это мучительно, – морщась сказал Сатрэм. – Некоторые слова я просто не могу произнести, не морщась.
– Например, Милолика? – врач побарабанил пальцами по столу. – Имя вашей умершей супруги.
Сатрэм вздрогнул.
– Я надеялся, что постепенно память о ней сотрётся.
– Пройдёт года три, прежде, чем вы оправитесь от потери, – сказал Тала, глядя на Сатрэма взглядом гурмана. – Но думать о Милолике вы никогда не перестанете.
Сатрэм почувствовал, что по щекам текут слёзы. Он хотел вытереть лицо, но руки отяжелели. Шея покрылась горячим потом.
– Чем сильнее любишь, тем дольше страдаешь, – явно смакуя, говорил Тала. – Чем глубже любовь, тем интенсивней обмен клетками, тем сильнее люди прикипают друг к другу. Видите ли, каждый человек наследует некий шифр, позволяющий клеткам складываться в неповторимую структуру, которая будет отличительной чертой личности.
Голос врача доносился откуда-то издалека, постепенно затихая.
– А вы знаете, что человеческое сердце разумно? – Тала подался вперёд, внимательно рассматривая Сатрэма. – Да, у сердца есть свой мозг – крошечный, всего около сорока тысяч клеток, но он есть! И у него самое мощное энергетическое поле в организме человека. Оно имеет форму тора, самой уникальной, основополагающей структуры Вселенной.
Голос Тала отдалялся, словно его обладатель уплывал куда-то…
– Это священное пространство. К нему нельзя прикасаться.
Сатрэм чувствовал, что врач прекрасно знает, что с ним происходит.
«Наверняка член "Лиги противодействия"» – с неприязнью подумал о враче Сатрэм. – «Разумеется, акторианская элита, к которой когда-то принадлежал и я, а теперь…»
И ярость наполнила его до краёв.
– Что со мной? – прохрипел он, хватаясь за грудь. – Что вы знаете об этом?
– То же, что и все! Параноидальный синдром, психоз. Нельзя отрицать, что для респектабельных горожан жизнь внутри Кольца остаётся вполне благополучной. Но благополучие, лишённое свободы, – это тяжкий груз. Отрезанность, замкнутость внутри загадочного круга меняет людей, их психику и даже физику.
Голос психиатра звучал почти издевательски:
– Но я помогу вам, верьте мне. Есть кое-какие клинические признаки. Возможно, это какой-то штамм, мутантная форма. Вирусы постоянно эволюционируют, стремясь к совершенству. Я разработал вакцину...
***
Очнулся Сатрэм в темноте. Он лежал на полу в каком-то тёмном и холодном помещении. Через пробоину в стене было слышно, как на улице хлещет дождь. На стенах фрагменты выщербленных треснувших зеркал.
Он и не помнил, как оказался в заброшенной башне на окраине Актории! Сколько времени он здесь провел?
Осторожно пошевелился. Между грудью и спиной жутко болело. В горле пересохло.
С трудом поднялся на ноги и по коридору дошёл до лифта, напротив которого когда-то был вход в ресторан. Шатаясь, побрёл на кухню. С ближайшей мойки схватил металлический стакан, вытряхнул его содержимое и до отказа отвернул ручку крана, тот в ответ кашлянул и выплюнул остатки воды. Сатрэм вылил её на распухший от жажды язык.
Послышался отдаленный протяжный стон, напоминавший гудение колокола. Сатрэм вернулся в холл, но разглядеть ничего не смог – слишком болели глаза, всё расплывалось. Но чуть поодаль, в арочном проходе заметил движение.
– Эй, кто здесь? – позвал он и двинулся в сторону шорохов.
Гулкое эхо шаговпрокатилось по залу.
Тёмный силуэт возник внезапно. Из арки ему навстречу поднималось что-то уродливое, клубящееся. Какое-то невероятное существо: на пепельно-сером лице чёрные пятна ноздрей, полоса рта, два белых глаза, сверлящих его точками зрачков. В Актории сохранилось предание о жутком Священнике из Сен-Долор, человеке гигантского роста, худом и бледном до невозможности, который на четвереньках гоняется за прохожими и просит его накормить.
Сатрэм отступил на шаг.
Между грудью и спиной вспыхнула жгучая боль. Застонав, он сорвал с себя плащ. Череп словно стянуло раскалённым кольцом. Сатрэм прижал ладони к вискам.