Пришельца вывели в центр зала. Его худое узкое лицо под шапкой коротко остриженных волос было смертельно бледным.
– Итак, Торн из провинции Новая Зефала, – обратился к нему магистр. – Ты утверждаешь, что прочёл священные тексты. Не расскажешь ли ты нам, как тебе это удалось.
Торн выглядел обессиленным, но почтительно поклонившись главе Ордена, охотно заговорил:
– Устройство ковчега одновременно и хитроумно, и просто. В этом я вижу величие праотцов. Мне удалось понять, что знаки в священных посланиях соотносятся с определёнными звуками, извлекаемыми из ковчега. Всё вместе это представляет собой некую систему сочетаний звуков и тишины, особым образом организованных во времени. Раса Первых превратила это в целую науку.
Звеня цепями, Торн обошёл вокруг чёрный ящик и благоговейно коснулся листов бумаги, лежащих на его поверхности.
– Перед нами не что иное, как звучащее послание наших праотцов! – воскликнул он. – Сведения передаются слушателю путём чередования звуковых сигналов, обладающих определённой высотой и длительностью. Их громкость, не превышая болевого порога, увеличивает частоту ударов сердца, уменьшает или учащает дыхание. Несомненно, что послание воздействует на чувства, телесное состояние, затрагивает способности к интуиции, созерцанию, фантазии. То есть послание обладает неким содержанием…
– Так ты можешь прочесть их? – перебил его магистр, чувствуя возрастающее волнение.
Торн оглянулся.
– Не хочу внушать напрасные надежды, Извечный положил предел всему, – словно извиняясь ответил он. – Скорее всего, сведения, содержащиеся в текстах, имеют ограничения для восприятия людей, не поднявшихся на определённый уровень развития разума и духа. Есть некое противоречие между силой влияния и невозможностью ясно выразить его содержание. Отсюда вывод – послание сакрально! Оно священно, как предсказания оракула, как цепь случайностей, приведшая меня в Колыбель.
Торн замолчал. В его лице читалась степень восторга, граничащая с экстазом.
Великий магистр внимательно слушал.
– Это всё? – спросил он.
Торн склонил голову.
– Есть ещё кое-что. Дело в том, что однажды я предположил, что можно воспроизводить знаки в письменах, используя ковчег. Но это всего лишь попытка…
Торн придвинул сиденье к чёрному ящику, сел и осторожно поднял крышку панели, укреплённой на боковой части чёрного ящика. Открылся длинный ряд узких чёрных и белых планок, чередующихся в определённом порядке. Он установил тексты на подставку, опустил руки на панель. Его тонкие пальцы стали поочерёдно или одновременно касаться чёрно-белых планок, то легонько постукивая по ним, то надавливая с силой.
Звуки, рождаемые металлическими нитями, туго натянутыми в чреве чёрного ящика, захватывали, подавляли, сокрушали. Нет, не жалкий лепет человека слышал сейчас Шар-Рум, но голос Извечного. Как перед лицом Его оказался великий магистр. Высокоорганизованный разум атленца касты мудрецов выстраивал причудливые фантазии.
Это было торжество всепобеждающей красоты.
Не равномерный и однообразный бой праздничных барабанов на дворцовой площади, но сложнейший способ измерения времени и пространства. Не привычный монотонный атленский напев, а особого рода мелос без слов. Только звуки, что-то из самых истоков. В нём было всё: крик радостного подъёма, воинственные возгласы солдат на поле битвы, скорбные стенания, протяжные жалобы, заунывные плачи. То волны плотного и горячего воздуха, то звуки первых капель дождя по листьям диких иррегий, то шум воды, бьющейся о прибрежные скалы Экваториального океана. И вдруг вопль, мощный и разрушительный, словно Синюю пустыню терзала песчаная буря! Этот крик мог обратить всё в прах, пыль, ничто!
А потом… звуки словно упали и утонули в песке, и медленно поплыли к горизонту караваны молочно–белых облаков, послышалось слабое трение звёзд в ночном небе, и… ветер принёс из пещеры у подножия Западных Твердынь что-то похожее на человеческую речь.
Странное ощущение: всё правильно понимать без слов, слышать их у себя в голове не проговаривая…
Торн опустил руки на колени, словно забыв о присутствии в зале полусотни людей.
Последовала долгая тишина. А потом магистр произнёс:
– О, как могуча рука Извечного!
***
Время уходит. Его остаётся всё меньше. Оно убывает быстро и неумолимо, даже сейчас, пока он идёт по дворцу.
Шар-Рум вошёл в кабинет, положил на стол тексты посланий. Теперь он не успокоится, пока не приблизится к окончательной разгадке чёрного ящика.
Это была бессонная ночь. Великий магистр ходил по дворцу в раздумьях. О жизни и смерти. О роде человеческом.
Шуршащий, бормочущий эфир наполнился причудливыми, слегка искажёнными отзвуками того, что он услышал. Словно вещий голос Вселенной нашёптывал ему:
«Как мало мы всё-таки знаем! Что у нас есть? Только туманные легенды о минувших тысячелетиях. Но мы властвуем над тем, что происходит сегодня, только потому, что наша вера, наши убеждения основаны на том, что было вчера. А иначе мы все сорняки без корней в пустыне».
Магистр долго стоял у окна, ощущая на щеках ночную прохладу, не смея коснуться верёвок...
А когда на рассвете над Западными Твердынями вспыхнула Оранжевая, в дворцовом окне пламенел красный штандарт.
Фарфоровый город
От автора
Один из читателей назвал этот рассказ экзистенциальным фэнтези. Наверное, это так. В нём нет острого сюжета, да и вообще, пожалуй, нет сюжета как такового, нет неожиданных поворотов, экшена. Это текст-чувство, текст-переживание, текст-эмоция.
Полумрак и тишина – тяжёлая, как в укрытии. Если долго слушать такую тишину, то обязательно заснёшь. Но Флай не спится. Она просто лежит в ожидании рассвета, вспоминая события вчерашнего дня, как две капли воды похожего на все прошедшие, и, можно быть уверенной, на будущие. Эти одинокие дни без Ала...
Мысли короткие, юркие, как воробьи, возникают из бездонной пропасти, что зовётся памятью. Обрывки старых снов, фрагменты болезненных фантазий полустёртыми лоскутками опадают на пол, как лепестки белой розы, увядающей, поникшей.
На границе ночи, перед самым рассветом, пронзив тишину, в раскрытое окно влетает высокий звенящий звук, будто кто-то бьёт металлической ложечкой по тонкому фарфору. Звук отзывается сильным толчком крови в висок.
Флай встаёт с постели, вглядывается в знакомый городской пейзаж: над чёрными монолитами небоскрёбов, цепляя толстыми боками наружную рекламу, плывут серебристые дирижабли облаков, по струнам мостов, натянутым через реку, ртутными капельками скользят автомобили... Кое-где в окнах робко вырисовываются зелёные узоры симпатий, над крышами домов витают розовые облака любви… Многополосные хайвеи, мигающие светофоры, суматошные супермаркеты…
Никаких признаков враждебности. Но сегодня она пытается заглянуть глубже, и с удивлением обнаруживает то, чего не замечала прежде: над геометрически выверенными кварталами разлетаются в разные стороны огненно-красные стрелы гнева, с тугих баннеров-растяжек свисают бурые крючки зависти, в глухих переулках прячутся студенисто-серые сгустки страха, а под самым небом высоко и тонко звенит её белое фарфоровое одиночество.
Впервые оно прозвучало в тот день, когда на лице Ала угасла последняя улыбка. Глядя в его потухающие глаза, слушая прощальные признания, Флай вдруг осознала, кем он был для неё.
Последние слова Ала:
– Я покидаю мир отражённых форм…
…они заставили её задуматься о том, куда уходят обитатели Города, выдохнув в последний раз.
Ответ на этот вопрос может быть только у одного человека. И она пойдёт к нему.
Магистр всегда внушал ей благоговейный ужас, и Флай понимала почему, уровень её готовности к принятию подлинной Свободы всё ещё оставался недостаточным. Каждая встреча с ним отнимала много энергии, а для того, чтобы настроиться, подготовить свой разум и нервы, слишком мало времени. Но решение принято, и она не может ждать.