Вот только слуга томление госпожи не разделял – шел неспешно, отсвечивая медным бритым затылком. К тому же даже не задержался около деревянной двери с железными вставками и мраморной ручкой – так же чинно двинулся дальше. Тае ничего не оставалось, как досадовать и следовать за ним. Похоже, эта комната так и останется для нее в прошлом. Конечно, можно было пойти туда позже – никто не запретит, но это будет уже другое.
- Как тебя зовут? – стараясь разогнать досаду, спросила Тая у медного затылка.
- Одолень.
- Странное имя. Ты не из нашего баронства?
- Нет.
- И давно ты у нас служишь?
- Нет.
Тая ждала, что он разразится историей – жалостливой или задорной, но слуга не добавил больше ничего. Это было непривычно, досада тут же улетучилась, уступая место любопытству. Для себя Тая положила обязательно вызнать – откуда взялся в их доме этот Одолень.
Между тем они подошли к следующей двери – из привезенной из далекого края березы. Светлой, покрытой тонкой пленкой лака. Малахитовая ручка у нее была круглой с волной рисунка по краю.
- Пришли, - коротко сказал Одолень, поклонился и застыл у двери. Похоже, открывать ее он не собирался.
Кажется, это была девичья. Для просватанных, но еще остающихся в отчем доме дочерей и незамужних гостий, вошедших в возраст совершенных лет, но так и оставшихся без руки и сердца. Может, когда-то Тая и заглядывала сюда – из любопытства, но сейчас не взялась бы сказать, что там ждало за дверью.
- Сати, - окликнула она, нарочно смерив взглядом Одоленя.
В отличие от него, служанка поняла всё без слов. Подошла и дернула на себя ручку, но дверь не поддалась. Щеки Сати зарумянились, брови съехались к переносице. На этот раз она толкнула неподатливую преграду, но она по-прежнему осталась на месте. Еще немного – и Тая поспешила бы ей на помощь, и они уже вдвоем наваливались бы на неподатливую деревяшку, но тут вмешался Одолень. Едва сдерживая усмешку, он произнес.
- Ручку крутить надо. Влево.
Тая вспыхнула – мало того, что он сам не удосужился открыть госпоже, так еще и насмехался над Сати!
- Вот сам бы и открыл! – выпалила она.
Но Одолень даже бровью не повел.
- Тогда я бы мог случайно туда заглянуть. А мне в эту комнату заглядывать запрещено. Там же девки спят.
Он больше не сдерживал смеха – щерился всеми имевшимися зубами и хмыкал. Вот когда Тая пожалела, что рядом не оказалось Лорена. Вот уж кто сумел бы проучить нахала! Даже в самых захудалых уголках баронств, где Тая побывала за три года, она не встречала такого непочтения со стороны прислуги. Она еще скрипела зубами, придумывая, чем отплатить, но Одолень ждать не собирался. Похоже, посчитал работу сделанной и, как ни в чем не бывало, зашагал прочь. Тая так и осталась у закрытой двери с открытым ртом, да еще сопела рядышком Сати. И судя по ее покрасневшим глазам, она готова была расплакаться.
- Чего сырость разводишь?
Тая подошла к служанке, ухватилась за ручку двери и покрутила ее влево. Раздался щелчок, и она послушно отошла в сторону. Сати не ответила, впрочем, Тая тут же забыла и нее и про Одоленя. В девичьей посередине комнаты за ткацким станком, ловко орудуя челноком, сидела Марджери Родобан.
Тая узнала ее по светлым пушистым волосам с кукушечной рябью. Женщина сидела боком к двери, и ее хорошо было видно, но остальные черты лица совершенно не походили на те, что пылились на портрете в замке барона Кромара. Находясь у него в гостях, Тая нарочно изучила холст с изображенной на нем худосочной, бледной и какой-то немощной с виду девушкой. Темно-зеленые глаза портрета смотрели печально и уныло. Тогда Тая не могла понять, что же такого нашел ее отец в этой тени? Чем смогла она привлечь его?
Теперь же эти же самые глаза смотрели весело и приветливо. Тая даже вскользь подумала, что художник, который рисовал ее для барона Кровопийцы, был слеп или страдал подагрой, отчего и картины у него выходили желчными. На самом деле Марджери оказалась цветущей, легкой, стройной, со здоровым румянцем на щеках и ямочкой на подбородке. Но не прелесть юной жены Пэрода Родобана поразила Таю. Пусть она будет хоть тысячи раз красоткой! Так хотя бы можно было понять отца, но она – ткала! Даже сейчас ее руки продолжали вести челнок с цветной ниткой.