До лачуг пришлось идти пешком. Отец притянул поводья, и выбрался из повозки, Тая не отставала. Зашагала по пыльной земле, чувствуя сквозь кожу сандалий ее жар. И кажется – боль. Земля стонала, надрывалась плачем – так чудилось наследнице Родобан. Стараясь прогнать неизвестно откуда взявшееся чутье, Тая ухватила отца за руку, прижалась к нему боком.
- Разве эта земля? – зашептала она. - Это – обидище какое-то! Зачем оно нам? Мы же могли взять хотя бы то захолустье, которое граничит с нашими землями. Я как раз ехала мимо, когда возвращалась домой. Там и скот был, и люди…
- Тая, вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Важно не то, зачем оно нам. Важно то, зачем мы ему. Понимаешь?
Она не понимала. Посмотрела в его подернутые грустью глаза и отвернулась – уткнулась взглядом себе под ноги.
- Ничего, скоро ты всё поймешь.
Отец миновал первое жилище, потом – второе, и только когда третья землянка осталась позади, Тая догадалась, что они шли к колодцу. Причем – только они вдвоем. Охрана, как и надежные люди, осталась на своих местах, и судя по всему, спешиваться не собирались. Даже накормить или напоить скот прихваченными в дорогу овсом и водой они не спешили.
Когда они с отцом добрались до колодца, он поднял ведро, привязанное к торчавшей из земли жердине, и бросил его в раззявленное каменное горло. Зазвенело, застучало, а потом хлюпнуло внутри – обиженно, с влажным чмоком. А вот всплеска Тая не услышала. И не удивилась, когда отец вытянул из колодца черную вонючую жижу вместо прохладной воды.
- Эта земля нуждается в нас, - сказал он, с болью глядя на свою добычу. - Даже не столько в нас, как в дыхании Принмира. Эти люди нуждаются.
Тая было хотела встрять, что деревня, похоже, вымерла, но стоило ей оторвать взгляд от колодца, как за спиной будто из-под земли выросли три сутулые фигуры. Она не сразу поняла – мужчины или женщины. Черные – но не от солнца, а скорее от какой-то хвори, с впалыми глазами, дутыми щеками и торчавшими из-под коротких рубах ребрами. Редкие волосы трепало ветром, впрочем, он не с меньшим успехом мог бы шатать и людей – стоило лишь дунуть посильнее.
- Приветствуем тебя, почтенный Пэрод Родобан, - один из троих склонил голову, а потом бухнулся на колени. Тая попыталась разглядеть его получше. Она уже поняла, что это – мужчина, и, похоже, совсем не юнец.
- И я – вас. Встань, Руть – не пристало старейшине валяться в пыли. Ты – не раб. Я приехал с вестью, которая, надеюсь, будет доброй для вас.
Старейшина послушно поднялся, колени его подрагивали, но это не помешало ему с поклонами проводить гостей в лачугу, торчавшую неподалеку.
Внутри было так же душно, как и снаружи. К темноте Тая привыкла быстро – в жилище не было ни свечей, ни очага. Лишь узкие полоски щелей бросали на скудное убранство солнечный свет. Гораздо труднее оказалось привыкнуть к затхлому кисловатому запаху, свербевшему теперь в носу.
Лачуга больше напоминала нору – пологий пол вел их глубже под землю. Там сидело несколько женщин – их Тая распознала по покрытым головам, тут же мельтешила ребятня. Только это были совсем не те дети, которых она видела на своем веку. Это были маленькие старики – с впалыми щеками и раздутыми от голода животами. Сосредоточенно сопя, они скребли что-то у себя под ногами – совсем еще малые, годов трех и побольше – семи, десяти, двенадцати. Тая не отличила мальчиков от девочек, зато разглядела младенца в люльке - широкой чашке, слепленной из глины. Он не спал – сверкал выпученными глазенкам, будто что-то и у него болело, только не хватало сил обозначить хворь стоном и плачем.
Тая поспешно отвернулась, унимая засосавшую в груди жалость. В среде жителей Краюхи она чувствовала себя раскормленной жирдяйкой, избалованной жизнью. Ей вдруг стало неловко за сытость, одежду, сшитую из дорогих тканей, которые в этом краю и не видывали. Только кто же заставлял их жить на этом обидище? Почему они покорно умирали тут от голода и засухи, вместо того, чтобы искать лучшей доли?
Пока Тая терзалась жалостью и вопросами, Руть разогнал возившихся с глиной на самой середине женщин и расстелил там потрепанный временем и молью ковер. Отец тут же сел, неуклюже скрестив ноги. Тая тоже устроилась рядом, поджала под себя пятки. Тогда перед ними поставили миску с чем-то неприятным на вид – то ли каша, то ли распаренный порченный изюм. На вкус оно оказалось еще отвратительнее, но Тая ничем себя не выдала, стараясь во всем подражать отцу. Он ел и нахваливал пищу, она молча глотала, чувствуя, как горло саднило от угощения. А чуть поодаль на них, глотая слюни, смотрели остальные обитатели этого убогого жилища.