Жаль только, что оно совсем не грело. Ледяные пальцы Сандалфа не только заставляли стучать зубами от холода, но и жгли не хуже огня. Те места, где он прикасался к Тае руками, онемели, и теперь по коже разбегалась стужа. Она сводила судорогой мышцы, просачивалась в кости и скребла там, доводя до исступления. Тая дергалась, пыталась освободиться из плена или хотя бы отодвинуться, но младший близнец неизменно тянул ее обратно и сжимал крепче, чем держал до этого.
Стыд терзал не хуже холода. Никогда еще Тая не чувствовала себя так мерзко. То и дело казалось, что Сандалф лишь притворялся спящим, а на самом деле только и делал, что шарил по ее телу. И пусть ни на что больше он не покушался, этого было довольно, чтобы ощущать себя чем-то вроде уличных женщин. Они накрывались с головы до ног широкими разноцветными платками и бродили около причалов, выжидая изголодавшихся по ласке мореходов. Одного медяка оказывалось достаточно, чтобы распахнуть тонкое покрывало и получить то, что под ним скрывалось. Как правило, там прятались мутные от слез и впалые от голода глаза и нагое тело. Его хозяйке было уже всё равно, кто платил за него. Статный ли юноша в дорогой тунике или уродливый старик с бородавчатым лицом, пропахший гнилой рыбой.
Тая понимала, что выгоняло этих женщин из домов на улицу, стёрло в них гордость, но не могла найти ответа на вопрос: почему они терпели всё это? Для чего влачили жизнь? Не лучше ли было лечь под воротами своего барона и умереть от голода, оставив напоследок кости у вотчины того, кто забрал у них последний кусок? Говорили, по ночам души умерших у ворот вопили так, что стража бежала со стен, но никто не решался сдвинуть высушенные солнцем скелеты с места. Тронешь – и озлобленный дух перекинется на тебя и уже никогда не оставит в покое. Въезжая в столицы баронств, Тая первым делом смотрела, много ли заморенных поборами людей сложило головы под пятой претендента на ее руку и сердце.
Но это было в ее вольной жизни, когда она могла выбирать и решать, куда пойдет и что будет делать. Сейчас казалось - той Таи больше нет. Она узнала власть голода, лишилась свободы и страшилась думать, что ждет впереди. Но самое противное – она терпела то, что вытворял с ней Сандалф. Она покорилась, не имея сил отстоять себя. И теперь в собственных глазах она стоила не больше медяка. Вот когда глаза закрылись, зачесались от просившихся слез, но из-под ресниц не выкатилось ни одной капли. Они застыли, как и Таино сердце.
Рядом послышался шорох, но она не шевельнулась, не посмотрела – что происходило. Кажется, проснулся Сандалф, разжал ладони, но холод никуда не делся – продолжал сводить тело судорогами и красться к груди. Тая ждала, что младший близнец сейчас нависнет над ней. Мнилось, отдохнув ночью, он неизменно захочет взять то, что посчитал своим. Но ничего не происходило. Только шуршало что-то в стороне, а потом раздался хохот. Похоже, Сандалф вышел. Вот когда Тая открыла глаза, не слушающимися пальцами подцепила одеяло и натянула его на себя как могла.
Гоготанье разбойничьих глоток становилось громче. Кажется, все, сколько их ни было, северяне сбежались пожелать своему главарю доброго утра. Заодно и узнать – хорошо ли согрела его южанка? Тая всхлипнула, ткнулась лицом в подушку и снова закрыла глаза.
- Как тебе моя Крыса? – донесся до нее раскат Урсова голоса. Он не скрывал злости.
Сандалф ответил не сразу.
- Я слышал, южанки горячее наших девушек, - неспешно произнес он. И эти слова были не ответом Урсу, а скорее предназначались всем остальным. – Теперь я убедился, что это не так.
Он договорил, и по ту сторону полога загремел смех. Тая заткнула уши, но это не помогло. Даже когда северяне перестали смеяться, он звучал у нее в голове. Сандалф ничего не добавил, впрочем, его больше ни о чем и не спрашивали. Послышался лязг, скрип, шорохи – похоже, свора разбредалась по делам.
Вот когда Тая опомнилась – откинула одеяло и поспешила подобрать валявшееся около ног платье. Руки слушались плохо – их еще трясло от холода. Успела она как раз вовремя. Стоило затянуть завязки, как зашуршал полог, и раздался голос Таус.