Кто-то из северян одобрительно засмеялся, другие – лишь хмыкнули, но нашлись и те, кто скривился от такой шутки. Тая еще у приютившей старухи поняла, что женщин тут не слишком считали за людей. И сейчас во что бы то ни стало хотелось доказать обратное.
- Не поворачивайся спиной к женщине! - кинула она Жанаиму вслед, как только он направился к товарищам. – Особенно, если она лучше тебя владеет ножом!
Тот не ответил, даже не повернулся. А вот Таус покрылась красными пятнами и ненавидяще зыркнула на непрошенную заступницу. Таю это не остановило.
- Будь я на ее месте, я бы этой же ночью перерезала тебе горло!
- Будь ты на ее месте, тебя бы вывели на позорную площадь… - Говорил Урс. Он стоял где-то у Таи за спиной, но она не повернулась. Снова стало зябко, его слова забирались в мозг, словно он забивал их туда наподобие гвоздей. – …зажали бы в колодки в большом поклоне и задрали бы юбки. А то, что осталось бы, к вечеру продали в дом утех. Знай свое место, Крыса. Тебе тут не давали голоса.
На этот раз Тая не ответила – могла бы, но не Урс, а два ледяных глаза Сандалфа смотрели на нее. И язык застыл, так и не двинувшись с места.
Села обратно на бревно Таус, ухватилась за котелок, засопела. Только когда он стал чист, а северяне, позабыв про внезапную потеху, принялись собирать палатку, девчонка заговорила.
- Ты принялась портить мне жизнь, Крыса.
- Я спасла твой подол. И не обязательно называть меня как Урс.
- А другого ты не заслуживаешь! Или решила, что справишься с Жанаимом, и я и впрямь помогу тебе бежать? Да он, что комар: пищит, не более. От тебя и то больше вони, чем от него!
Таус скривилась, морща нос, подхватила котелок и пошла к ведру с водой. Тая не смотрела на нее более. Внутри глухо ворочалась обида. Хотя, чего она ждала? Что девчонка кинется ее благодарить или вытащит из-за пазухи кусок хлеба в знак признательности? Тая отвернулась – там манил свободой посеревший лес, но сейчас не было сил, чтобы вскочить и наудачу помчаться прочь. Вот, поесть бы…
Тая тоскливо вздохнула, вспоминая про пригоревшую кашу. Зря она отказалась мыть котелок, так бы…
- Уходим, - оборвал ее мысли ледяной голос Сандалфа.
Тая вздрогнула, чутье подсказывало – говорил он только ей. И ослушаться было никак не возможно. Но и тут же срываться с места не позволяла вновь расправившая крылья гордость. Тая не спеша обернулась. Боясь столкнуться с младшим близнецом взглядом, принялась рассматривать то, что стало со стоянкой. А ее, в сущности, не осталось. Северяне собрали и свернули палатку в тугой рулон и теперь стояли рядом с Сандалфом полукругом. Таус терлась тут же с котелком в руках. Ни припасов, ни каких-то вещей у них не значилось – только оружие, да еще заплечный худой мешок, висевший у девчонки на бедре. Все они смотрели куда-то вдаль, и Тая могла бы поклясться, что ее видел только один человек.
И при этом он умудрялся на нее не смотреть вовсе.
- Уходим.
Впору бы фыркнуть и хоть ползком, но убраться подальше, но и у Таи взгляд стал безжизнен, а руки – слабы. Она поднялась, обдирая подол, и побрела, пошатываясь, к остальным. Ноги казались чужими, голову окутывал туман. И чем ближе она подходила к Сандалфу, тем гуще он становился. Только пятна костров, которые никто не позаботился потушить, еще будоражили сознание. И больше – ничего. Своих сил у Таи не осталось.
Как марионетка на ярмарочном представлении, она добралась до младшего близнеца и встала рядом, протянула ему руку. Он тут же вцепился в нее – лед ударил, обжег, понесся по жилам, вытягивая то, что Тая знала жизнью. Она успела ухватить глазами, как покрываются иглами инея и застывают языки костров, как уносится земля из-под ног, а потом вокруг остались только тьма и холод.
Глава 20
Пробуждение было резким: толчок сердца, вдох и новый толчок. Слабость еще владела телом, еще тянула назад – в такое желанное и спокойное беспамятство, но что-то тревожило, что-то не давало упасть. Тая застонала и только потом ощутила ледяные пальцы на своих плечах. Сандалф. Он тряс ее, что-то бубнил, но и сам северянин и его слова оставались невнятны: лишь размытое пятно перед глазами и гул в ушах. Тая моргала, морщилась, напрягала слух, но лучше не становилось. Мысли стали тягучи, позли лениво, позволяя осознать только то, что она до сих пор жива. Радоваться ли этому?