- И потом, - словно издалека наплывал поверх собственных мыслей голос Таус. – Прятать твой позор я не стану. Как думаешь, кому достанется второй кусок?..
- Довольно.
Тая отвернулась. Внутри разгоралось пламя, рвалось наружу с гневом, но голос стал равнодушным, как у Сандалфа. Мир наследницы Родобан рушился: сотрясались основы, валились кровля и стены, и некуда стало спрятать голову.
- Так что передать… - начала было Таус, но Тая перебила ее.
- Выйди вон.
И снова - только лед в словах. Северянка замялась – слышно было, как она топталась, как прерывисто дышала, словно собиралась еще что-то сказать, а потом зашуршал полог и всё стихло. Только тогда Тая повалилась на постель и зашлась глухим и протяжным воем. Рыдания без слез для горя, которое нельзя выплакать на раз. Так оплакивали мужей молодухи, проводившие их после первой ночи в поход ли или на битву и так и не дождавшиеся. Нутро жгло. Сердце превратилось в уголь и пускало по жилам не кровь, а раскаленную лаву. Когда же из глаз потекли слезы, Тая очнулась.
Поднялась, отряхнула платье, обтерла влагу со щек, а потом сдернула с постели полотнище, скомкала его, чтобы спрятать позорное пятно, и двинулась к выходу. Она так и выбралась наружу – с прижатым к груди скомканным бельем и прямой, словно пика гренадера, спиной.
Казалось, стоит очутиться на улице, как небо свалится на голову гоготом десятка глоток, а потом всё стихнет и Урс схватит южанку за локоть. Но никто не караулил у входа, не показывал черных пеньков, оставшихся во рту вместо зубов. Вот только небо всё равно не обошлось без сюрпризов.
Оно обрушилось теплым солнцем и птичьими криками. Северный лес сгинул неведомо куда. Теперь палатка младшего близнеца и нехитрая стоянка его стаи раскинулись на побережье, укрылась меж глиняных обрывов, словно в толстом шитом из рябого бархата кошеле купчихи.
Двое из северян спали, храпя вполголоса, прижавшись друг к другу спиной. От костра осталось лишь черное пятно, но здесь никто этого не заметил. Здесь и так было тепло. Не так, как под иногда немилосердным южным солнцем, но всё равно намного жарче, чем в сердце северных земель. Где-то в стороне, спрятавшись за скосом обрыва, знакомо фыркала Таус, слышался плеск воды - не иначе как отмывала котелок.
А прямо перед Таей разлеталась о камни река, жадно лизала полоску суши. Широкая настолько, что невозможно было разглядеть другого берега. В ушах загудела сложенная наподобие морской песня волн. Шуршали прибрежные кусты, мелькала вдалеке черная точка – то ли ладья, то ли гнездо птицы нырны. Крупная, с перепончатыми лапами, плоской головой и клювом, она рождалась в воде и в ней же погибала, никогда не ступая на землю.
Ветер носился над речной рябью, врезался Тае в лоб и щеки, путался в волосах, а потом уносился прочь, словно пытался перепрыгнуть на тот берег, но не мог. Здесь он – холодный и злой, терял свою силу. Тае было и радостно и тяжело узнавать водную границу, лучше всяких каменных стен разделившую юг и север. Дована.
Глупец тот, кто пытался переплыть ее вплавь. Разве что у Сандалфа был припрятан где-нибудь мало-мальски приличный корабль. На плоту могучую реку, которой прибрежные сельчане подобно божеству приносили дары, пересечь не смог бы и самый опытный правильщик.
Тая обернулась, и поняла, что тому, кто наделен магией этого было и не нужно. Палатку разбили в самом узком месте глиняного кошеля, там, чтобы никто не смог ее обогнуть. А позади кожаного полога выглядывали верхушки сухой травы в человеческий рост и крупные белые зонты неведомых цветов. Если Сандалф сумел перенести сюда свою стаю из леса, от которого теперь не осталось ни запахов, ни звуков, ни редких деревьев, что стоило ему переправиться на тот берег? Разве что сам Принмир запретит ему. Но теперь Тая начинала верить, что по эту сторону Дованы людьми правил иной бог.