- Отец! Я просто хочу, чтобы меня уважали, чтобы нас уважали!
- Уважают за достойные дела чести и мужества. А за что уважать гордеца? За надменный вид?
- Я – не гордец! – выпалила Тая, надула губы и топнула ногой. И от этого жеста, от этой детской вспыльчивости, ей стало вдруг смешно.
Отец тоже улыбнулся, снова притянул ее к себе и прижался губами ко лбу.
- Видишь, ты у меня еще совсем ребенок. Капризный, но добрый. Ведь так?
Тая кивнула, чувствуя, как на глаза запросились слезы.
- Просто… - ей вдруг не хватило воздуха, просторное платье показалось тесным и принялось нещадно сдавливать грудь. – Просто все ждут от меня решения, которое… Я не уверена, что могу принять его. Не уверена, что оно будет правильным…
- Это хорошо. Так и должно быть. – Отец помолчал, а потом добавил озорным голосом, по которому Тая так соскучилась за три года. - Хочешь, мы сбежим с церемонии? И тогда ты сможешь еще несколько лет быть ребенком. Беззаботным, с которого никто не спросит ответа?
Если раньше у Таи и были такие мысли, то теперь всё ее существо воспротивилось. Нет! Она хочет быть взрослой! Она и есть – взрослая! И может сама отвечать и за себя, и за своих людей.
- Нет. Я могу дать ответ.
Собственный голос показался Тае чужим - сухим и колким. Будто не ответила, а бросила вызов. Она испугалась, что сейчас отец снова отодвинется от нее, но он объятий не разжал. Наоборот - крепче стиснул ее плечи.
- Я так боюсь этого дня, - зашептал он незнакомым взволнованным голосом. – Я верю тебе, верю в тебя, но вот сейчас держу тебя, а самому кажется, что ты не со мной. Будто ты далеко и уже никогда ко мне не вернешься…
Тая прикрыла глаза, задышала глубже, унимая заколотившееся сердце.
- Просто ты от меня отвык. - Она обуздала себя и рассмеялась. А потом вывернулась из его рук, хоть без них и стало неуютно. – Но ничего, скоро родной дом вспомнит меня!
Тая подбоченилась и подмигнула отцу. Он улыбнулся в ответ, а потом строго погрозил пальцем.
- Смотри у меня! Над кем хочешь подтрунивай, а Марджери не трогай. Она еще совсем ребенок и твои колкости могут ее ранить.
- Ребенок? – Тая фыркнула, закатила глаза. – Да она на четыре года меня старше!
- И что? Это не делает ее толстокожей. Она росла…
- Да знаю я, где и с кем она росла!
Тая всплеснула руками. Не хватало еще слушать побасенки о горемычной судьбе мачехи. Почему-то сейчас она впервые подумала о Марджери, как о неудачной замене матери. Хоть и писала два года ей письма с почтительным титульным «матушка», хоть и спрашивала иной раз совета, но это было скорее данью хорошим манерам.
– Младшая дочка барона Кромара или, как его величают собственные слуги – Комара. Рабы и нищие, в изобилии греющие струпья вдоль пыльных дорог Лавана, и вовсе не скромничают, а кличут своего господина Кровопийцей. И у этого почтенного и добродетельного мужа ты взял последыша, за которого даже приличного приданного не дали!
- Тая…
- Разве нет? Кстати, этот самый барон Кровопийца вдов и тоже предлагал мне руку и сердце…
- Тая...
- Как тебе такой поворот? Дочь может стать тебе тещей!
Тая выпалила это и тут же осеклась. Отец не кричал, не сжимал кулаков и не водил скулами – он был спокоен. Только глаза его стали еще печальнее. Он уже не пытался ее оговаривать, не старался угомонить, и от этой безропотной готовности снести ее колкости до конца, ей стало жутко стыдно. Привыкнув язвить налево и направо, она позволила себе тыкнуть пикой в самого родного человека!
И, как когда-то в далеком детстве, когда над головой сгущались тучи неизбежного наказания, она разревелась. Надсадно, со всхлипами и рыданиями. Кинулась к отцу на шею, зашептала, что очень его любит, и боялась одного – что больше никогда не ощутит тепло его рук. Но он не оттолкнул. Прижал ее голову к своей груди, принялся гладить ладонью и тихо заговорил.
- Знаешь, если бы я был твоим рабом… или нищим, лежащим в струпьях у ворот Дартонхола, я бы называл тебя баронесса Колючка. А насчет всего остального мы поговорим завтра, когда ты успокоишься и поймешь, что здесь тебе не от кого защищаться острым словом.