Однако сам отец так никогда и не собрался навестить заброшенную усадьбу; земельный и прочие налоги регулярно вносились в казну нашим поверенным Ахавом Хопкинсом, адвокатом из Уилбрэхема. Время от времени он присылал родителям отчеты о состоянии имущества, которые неизменно оставлялись ими без внимания, а на все его предложения выделить средства на поддержание дома в мало-мальски приличном состоянии они отвечали в том духе, что тратить на это деньги считают пустым и чуть ли даже не вредным занятием.
Итак, усадьба стояла заброшенной, и не похоже было на то, что со временем такое положение изменится. Пару раз адвокат по собственной инициативе пытался сдать ее в аренду, но даже в период недолгого подъема деловой активности в Уилбрэхеме ему удалось привлечь туда лишь временных постояльцев, вскорости съехавших прочь и вновь передавших старый дом Пибоди в распоряжение ветров, дождей, солнца и неумолимо бегущих лет.
Таким образом обстояли дела на тот момент, когда я вступил во владение наследством после трагической гибели моих родителей в автомобильной катастрофе осенью 1929 года. Невзирая на биржевой крах и резкое падение цен на недвижимость в конце того же года, я решился продать свою собственность в Бостоне и на полученные средства восстановить старинный особняк неподалеку от Уилбрэхема, с тем чтобы поселиться в нем самому. Смерть родителей сделала меня единственным владельцем немалого состояния, и теперь я мог позволить себе отказаться от юридической практики, что и сделал без всякого сожаления, ибо сей род занятий требовал исключительной аккуратности и куда большего внимания, чем я был расположен ему уделять по складу своего характера.
Теперь осуществление моих замыслов зависело от того, насколько быстро мог быть отремонтирован сельский дом – или хотя бы его часть, – куда я намеревался вселиться. Здание это возводилось на протяжении многих лет несколькими поколениями семьи Пибоди. Первоначально построенный в 1787 году, дом являл собой типичный образчик старого колониального стиля – невысокий (второй этаж так и остался незавершенным), простой и строгой планировки, с четырьмя массивными колоннами по фасаду. Позднее это строение стало основой – если угодно, ядром – постепенно разраставшейся усадьбы. Каждое новое поколение ее обитателей что-нибудь переделывало или дополняло – сперва был надстроен второй этаж, куда вела винтовая лестница, затем появились боковые крылья и флигели, так что ко времени моего приезда этот комплекс построек занимал уже более акра земли, если считать вместе с лужайкой и садом, столь же запущенными, как и все остальное хозяйство.
Благородная строгость линий, характерная для зданий колониального периода, была в значительной степени смягчена трудами сменявших друг друга строителей, не слишком озабоченных такими вещами, как цельность архитектурного облика; результаты их творческих поисков были видны повсюду – высокая остроконечная крыша дома вдруг как-то неуклюже переходила в покатую крышу мансарды; различной формы большие и малые – в том числе чердачные – окна были прорублены где попало, а широкий, украшенный затейливой резьбой карниз мог преспокойно соседствовать со своим донельзя примитивным собратом. В целом же, несмотря на все эти недостатки, старый дом произвел на меня благоприятное впечатление, хотя, пожалуй, иному знатоку он показался бы лишь заведомо неудачной попыткой совмещения разных архитектурных стилей и видов декоративной отделки. При взгляде издалека, однако, усадьба во многом выигрывала за счет огромных вековых дубов и вязов, чьи роскошные кроны нависали над домом, окружая его с трех сторон; с четвертой же к нему примыкал старый сад, где среди неухоженных, буйно разросшихся розовых кустов поднимались молодые тополя и березки. Да и сам дом с его потемневшими от времени стенами, которые прекрасно гармонировали с могучими стволами окружающих деревьев, хранил в себе черты былого великолепия и какой-то особой мрачной торжественности.
Я насчитал в доме не менее двадцати семи комнат, три из которых, расположенные в юго-восточном крыле, показались мне наиболее подходящими для устройства своих апартаментов. Распорядившись насчет ремонта, я в течение всей осени и первой половины зимы периодически наезжал сюда из Бостона, чтобы лично проследить за ходом работ. Я видел, как старое дерево после очистки и вощения приобретает красивый теплый оттенок, а вскоре проведенное в дом электричество изгнало из комнат угрюмый полумрак, и лишь задержка с водопроводом отложила мой переезд до поздней зимы; но вот наконец этот день настал – двадцать четвертого февраля я переступил порог дома моих предков уже не только в качестве наследника, но и как его постоянный жилец. Весь следующий месяц я был занят составлением планов реконструкции остальной части усадьбы. Одно время я подумывал об удалении некоторых позднейших элементов для того, чтобы воссоздать первоначальный облик дома, но потом отказался от этой затеи и решил оставить все как есть, сохранив тот колорит и своеобразный дух, что был привнесен многими поколениями живших здесь людей и событиями, происходившими некогда в этих стенах.