Раньше я никогда не бил женщину, но о данном случае не сожалею ни минуты. Это создание не имело права даже называться женщиной, не могло именоваться человеком. Она олицетворяла собой проклятие жизни — эта раздутая паразитка, присосавшаяся к мужским телам!
Ударив ее, я повернулся и пошел прочь. Она не стала преследовать меня. Даже слова не сказала. Мне кажется, удар оглушил ее. Возможно, она даже упала. Не знаю, я не стал смотреть. Просто покинул библиотеку и пошел домой. У меня до сих пор дрожат руки. Мерзкое, конечно, было ощущение, никогда не смогу его забыть. Единственная моя надежда на то, что я сотворил доброе дело, своей силой и решительностью показав ей: не каждый мужчина готов пасть под натиском ее извращенных желаний.
Только что я пережил сильный шок. Надо же, какое невероятное совпадение. Я как раз закончил свои ежедневные записи в дневнике и пошел вниз, чтобы послушать по радио последние известия. Оказалось, кто-то убил ту самую библиотекаршу. Диктор сказал, что ее нашли между стеллажами в задней комнате библиотеки. От мощного удара у нее оказалась сломанной шея. Должно быть, все произошло в том самом месте, где она пыталась околдовать меня своими дьявольскими чарами. Скорее всего, все произошло именно при таких же обстоятельствах, что и со мной. Да, наверное, у нее была привычка приставать к мужчинам в этой самой комнате, неотвязно преследовать их своими бесстыжими притязаниями. Видимо, после того как я отказал ей, она сильно растроилась, отчаялась или, не знаю уж что там еще почувствовала — мало ли что испытывают похотливые женщины, когда сталкиваются с мужчиной, способным оказать отпор. В общем, мне представляется, что после меня она завлекла в свою ловушку кого-то еще и для надежности решила усилить натиск, — и надо же, какое совпадение, этот мужчина, убийца то есть, так же как и я, оказался истинно нравственным человеком, ответившим должным образом на ее гнусные домогательства. Убивать ее он, скорее всего, не собирался, хотя она и заслуживала смерти, и ударил, по-видимому, точно так же, как я, разве что самоконтроль у него оказался послабее моего и удар получился слишком сильный. Думаю, все именно так и случилось. Разумеется, я могу и ошибаться, однако, как бы там ни было, женщину эту мне ни чуточки не жаль. Даже к лучшему, что она умерла.
Элен тоже слушала новости и поинтересовалась, не в то же самое время я находился в библиотеке. Я сказал, что это произошло, наверное, вскоре после моего ухода, — естественно, я ни словом не обмолвился насчет моих предположений о случившемся. Ведь это лишь внесло бы дополнительную путаницу, так как я уверен, что жена не смогла бы по достоинству оценить личность убитой и только расстроилась бы… Она сказала, что мне надо сходить в полицию, поскольку я могу помочь следствию. Но если я никого и ничего не видел, чем я могу им помочь? Мне не хотелось вмешиваться, а кроме того к этому неизвестному мужчине я не испытываю ничего, кроме самой искренней симпатии. Разумеется, убийство — омерзительное преступление, но при определенных обстоятельствах и оно может быть оправдано. Когда по моральным принципам человека наносится столь сокрушительный удар, совсем нетрудно потерять контроль над собой и совершить нечто такое, что в нормальном состоянии не пришло бы ему в голову. Едва ли я смог бы объяснить это Элен. Она недостаточно умна, чтобы понять, что в определенных ситуациях буква закона оказывается попросту неверной. А потому я лишь сказал ей, что вряд ли смогу оказать правосудию какую-то помощь, с чем она согласилась.
Впрочем, я чувствую, что она все же подозревает меня в попытке уклониться от служения общественным целям.
Что ж, полиция, наверняка задержит того человека. Скорее всего он сам явится с повинной, когда как следует обдумает случившееся и поймет, что это было вполне оправданное убийство, точнее, обычная самооборона или преступление, совершенное при смягчающих обстоятельствах, а потому суд, когда выслушает его рассказ, не вынесет ему слишком сурового приговора. Пожалуй, как-то его все-таки накажут, ибо закон есть закон, хотя я лично считаю, что таким человеком следовало бы скорее восторгаться, чем наказывать. Вся его вина состоит в том, что он не смог сдержать себя, как я. Но, в конце концов, я ведь незаурядный человек и не вправе ожидать, что все остальные будут столь же волевыми и сдержанными.
Сегодня утром за завтраком у нас с Элен состоялся довольно странный разговор. Какое-то время она явно собиралась мне что-то сказать, но никак не решалась. Я предположил, что это имеет какое-то отношение к концу месяца (а срок действительно приближался) или к камере, а возможно, к идее посещения доктора. Но это оказалось не так.
— Они все еще не поймали убийцу, — сказала Элен.
Она определенно имела в виду человека, убившего библиотекаршу. По-видимому, полиция пока не обнаружила никаких улик. Трудно, наверное, раскрыть непреднамеренное убийство, поскольку в нем отсутствует ясный мотив, а в данном случае, похоже, это вообще был посторонний человек, совершенно не знавший библиотекаршу. Я поймал себя на мысли, что не хочу, чтобы этого человека арестовали на основании всего лишь юридического закона, поскольку его деяние было продиктовано высшим законом морали и нравственности.
— Возможно, и вообще не поймают, — заметил я.
— А ты в самом деле считаешь, что тебе не надо сходить в полицию и сказать, что ты был там? — спросила она.
Я поинтересовался:
— Зачем?
— Ну… ты ведь был там примерно в то же время, что и убийца. Ведь ее убили еще до того, как ты пришел домой. Ты мог бы что-то рассказать им…
— Я уже сказал тебе: мне ничего не известно.
— Но ты ведь… ты не боишься пойти в полицию? — спросила она, глядя куда-то в сторону.
Не представляю, с какой стати это взбрело ей в голову. Чего мне бояться?
Я еще раз повторил, что ничего не знаю, и добавил, что, как я надеюсь, этому человеку удастся избежать наказания, поскольку библиотекарша, очевидно, была порочной и испорченной женщиной. Я не стал рассказывать Элен про ее «подходы» ко мне, хотя, мне кажется, она и сама догадалась, потому что очень странно посмотрела на меня, после чего встала из-за стола и вышла из комнаты. Странно как-то она вела себя. Наверное, все дело заключалось в ее воспитании.
Средние классы, как правило, придерживаются довольно странной идеи о том, что сотворенные человеком законы якобы обладают большей силой, нежели законы стоящего над ними существа. Просто в голове не укладывается, как могут люди быть настолько тупыми и легковерными. Как можно человеческими правилами подменять законы Божьи! Они не видят никакой разницы между законами и теми нормами, которые имеют отношение к конкретной ситуации; между вечными законами природы; Господа и морали и неустойчивыми, часто ложными законами, — которые создают люди в ущерб самим себе и другим.
Меня действительно волнует подобное положение вещей, тревожит, что предрассудки сделали все именно таким. Подумайте только, что будет, если окажется, что все это применимо и ко мне… Ведь меня станут презирать, ненавидеть, меня обязательно накажут, стоит им дознаться о моем несчастье. Власти наверняка сделают все, чтобы признать незаконным характер моей болезни. Но какая и кому будет от этого польза?
Болезни не подчиняются правительственным законам. Значит, меня признают преступником и я ничем не смогу себе помочь? Вот почему никто не должен знать об этом инциденте. Старые, почти забытые предрассудки, страхи и суеверия объединят свои усилия с мощью законодательных властей и в итоге уничтожат меня. Какой ужас! И самое главное: каждый человек сталкивается с подобным буквально на каждом шагу и неспособен что-либо предпринять против, такого положения. Как горько сознавать это!
Если бы я жил лет триста тому назад, сведущие люди по крайней мере признали бы мою болезнь, считались бы с нею и боялись бы меня. Сейчас же меня попросту поставят вне закона. Как хорошо еще, что я достаточно уравновешенный человек, ибо никто не смог бы предсказать, до чего кого-то другого довела бы вся эта людская глупость.