Когда поднялись из-за стола, я проводил его в свой кабинет, где полыхал камин, — эту привычку я перенял во время войны в Англии.
Не спрашивая, я налил и протянул ему бокал с бренди, а себе приготовил напиток, который он прокомментировал как «чертовскую мешанину с содовой» — так он называл виски.
— Мне бы хотелось, чтобы вы прочитали вот это, Шара. Во-первых, поскольку отчасти это и предназначалось вам, а во-вторых, потому что это вас действительно заинтересует. Если вы сочтете, что комиссарШара после прочтения не будет возражать, мне бы хотелось потом сжечь эти бумаги.
Не говоря ни слова, он принял от меня пухлую пачку бумаг, которую буквально накануне дала мне Элен, и сразу же углубился в чтение.
— Ну и что вы думаете обо всем этом? — спросил я двадцать минут спустя, когда он аккуратно сложил все бумаги, вложил их в коричневый бумажный конверт и сунул его в огонь.
Шара наблюдал за тем, как языки пламени лижут конверт, из которого вырывались клубы серого дыма; лишь когда огонь окончательно поглотил рукопись, он медленно поднял на меня взгляд.
— Я полагаю, все это неопровержимо свидетельствует в пользу того, что мадам Деламбр действительно была сумасшедшей.
Мы еще долго наблюдали за тем, как безжалостный огонь поглощал остатки бумаг Элен.
— Странное событие произошло сегодня утром, — проговорил я, поворачиваясь к Шара. — Я пришел на кладбище, где похоронен мой брат. Время было раннее, так что я пребывал в полном одиночестве.
— Не совсем так, месье Деламбр. Я тоже был там, только не хотел вас беспокоить.
— Так значит, вы видели…
— Да, видел, как вы закапывали в землю спичечный коробок.
— И вы знали, что в нем?
— Я полагаю, что муха.
— Да. Я обнаружил ее сегодня утром. Она запуталась в паутине, в саду.
— Мертвая?
— Нет, не совсем. Я… я раздавил ее… между двумя камнями. У нее была… белая… совсем белая голова.
Мартин Уоддел
НЕОЖИДАННО… ПОСЛЕ СЫТНОГО УЖИНА
Дэнис находился в окружении своих бесчисленных родственников, но даже не подозревал об их присутствии, потому что в склепе было очень темно, а в гробу, в котором он лежал, и подавно. Но он был жив, а они все давно умерли, так что общее местонахождение было единственным, что их связывало.
Он оказался в дьявольски затруднительном положении, хотя пока еще не вполне пришел в сознание и поэтому не мог по достоинству оценить весь кошмар сложившейся ситуации. Все еще окутанный пеленой постепенно слабевшего коматозного состояния, он словно во сне видел роскошный ужин, которым он наслаждался в ресторане «Старая ложа» в восточной части Брайдинга, за которым последовала долгая, упоительная прогулка у подножия Афтерхилла — это были часы, проведенные наедине с изумительной осенней природой. Вот на этой высокой ноте его жизнь и прекратила свое течение. Сейчас он лежал в темном, сыром склепе, окруженный исключительно омерзительным зловонием, винить за которое скорее всего пришлось бы процессы разложения, начавшиеся в теле его бабушки, которую он схоронил на прошлой неделе.
Сам Дэнис, по всей видимости, скончался во сне. На его лице не осталось и следа от той беспутной жизни, которую он преимущественно вел все эти годы, зато милостиво запечатлелось выражение благочестивой невинности, в равной степени портившей внешность мужчины и умилявшей его тетушку — последнюю представительницу их рода. С учетом постигшей его участи Дэнису не мешало бы знать, что и отец его, и даже дед отдали Богу свои души точно таким же образом — неожиданно, после хорошего ужина. Его брат Вильям, к счастью, покинул этот мир, находясь в самом пекле активной деятельности, оплакиваемый лишь одним-единственным человеком, которому пришлось с изрядной долей труда отскребывать со стены дома его размазавшиеся останки. Да, получалось так, что Вильяму действительно крепко повезло. Тетушка оставалась той единственной на свете живой душой, которой была небезразлична смерть Дэниса, но и она скорее обрадовалась, получив известие о его кончине. Бабушка, внук и тетушка Долгие годы жили втроем в Афтерхилле, не испытывая друг к другу ничего, кроме взаимной неприязни и злобы. Старая дева не могла не испытывать особого удовлетворения в связи с тем, что в могилу ей придется сойти лишь вслед за бабушкой и внуком, хотя справедливости ради следует отметить, что даже она ни малейшим образом не подозревала о том, что, когда Дэниса укладывали в родовой склеп, он, плотно укрытый крышкой гроба, продолжал слабо дышать. Преследовавший многочисленных предков Дэниса недуг имел довольно странную особенность: на четвертые сутки они обычно приходили в сознание, однако и этого весьма непродолжительного срока оказывалось достаточно для того, чтобы они могли понять, что вокруг нет никого, кто мог бы услышать их отчаянные стуки.
Когда настал черед Дэниса, весь этот давно устоявшийся уклад оказался под угрозой крушения. Будь он более милосердным и внимательным человеком, Дэнис, конечно же, отдал бы концы по примеру — достаточно жестокому, конечно, что и говорить, — своих предков. Если уж на то пошло… он вполне это заслужил.
На утро четвертого дня после своего погребения в склепе церкви Афтерхилла Дэнис наконец открыл глаза и обнаружил, что лежит в окружении волн нежного шелка. Новый мир, в котором он оказался, был весьма узок и чертовски неудобен хотя бы потому, что обе его руки оказались не просто скрещенными на груди, но рукава сюртука тщательно пришиты скрытыми стежками ниток. Несколько часов спустя он все же нашел в себе силы пошевелиться… хотя это далось ему с огромным трудом.
В общем-то, отчасти в этом была и его собственная вина, поскольку из-за своей неожиданной смерти он оказался в гробу, предназначавшемся его тетке, ухитрившейся пережить его на этом свете. Столь внезапная кончина племянника практически лишила ее возможности выбора, так что гроб пришлось уступить ему — потребность Дэниса в нем оказалась более актуальной.
Как-то однажды, в порыве злобного настроения, Дэнис распорядился изготовить сразу два гроба — для бабушки и тетки. Подобный поступок надолго стал предметом язвительных перепалок между всеми участниками этого недружелюбного трио, ибо обе дамы усмотрели в нем явный признак того, что внучек и племянник хотел бы избавиться от них обеих сразу, в чем, кстати, они были не так уж далеки от истины. Оставшаяся в живых тетушка была безмерно счастлива видеть, как ее нелюбезного племянника укладывают в гроб, который он приобрел для нее, а то, что он оказался явно маловат для него — что ж с этим поделаешь? Будучи весьма деловой и энергичной женщиной, она быстренько уложила его в гроб, хотя для этого и пришлось несколько согнуть в коленях его не тронутые пока трупным окоченением конечности… или тем, что медики ошибочно приняли за трупное окоченение… Одним словом, в настоящий момент Дэнис искренне сокрушался по поводу столь недальновидных действий тетушки. Дело в том, что не будь его ноги чуть согнутыми в коленях, крышка надежно и плотно легла бы на него, а так получился небольшой зазор, оставляющий доступ воздуху — влажному, прокисшему, мертвому, с явной примесью трупных запахов, исходивших от тела покойной бабушки. Теперь же получалось, что этот самый воздух, проникавший через щель внутрь гроба, спас его от неизбежного удушья, которое, возможно, и стало подлинной причиной кончины его отца и деда, — во всяком случае, он искренне надеялся на то, что именно так все и было.
Он предпринял попытку приподнять обитую изнутри шелком крышку гроба… пытался снова и снова, изо всех сил. Он колотил по ней, кричал, прямо-таки заходясь в крике, но единственным, кто мог его услышать в этот момент, была бабушка. По крайней мере только у нее одной еще не окончательно сгнили барабанные перепонки, тогда как все остальные милые родственники давно миновали эту грустную стадию разложения. Нельзя сказать, чтобы бабушка или Дэнис очень уж нуждались сейчас в ее не тронутых гнилью барабанных перепонках, хотя в дальнейшем им предстояло послужить доказательством одного весьма деликатного обстоятельства.
В общем, все его усилия оказались тщетными, так что на смену страху довольно скоро пришло отчаяние, а то, в свою очередь, столь же стремительно сменилось полным изнеможением. Когда он в очередной раз очнулся от сна, самочувствие его отнюдь не улучшилось; шелк все так же надсадно давил на щеку… напомаженную, кстати, щеку, ибо тетушка постаралась и основательно поработала над ним перед отправкой в мир иной. Он спокойно лежал в своем объятом тишиной гробу, отчетливо сознавая, что те скудные остатки сил, которые все еще хранило его тело, вскоре должны окончательно иссякнуть и что за спиной докучавшего ему страха таились более реальные муки — муки голода, сравниться с которыми по силе могла лишь отчаянно терзавшая его жажда.