Как бы то ни было, мы стали путешествовать втроем и очень скоро убедились, что не ошиблись, пригласив Хатчесона разделить компанию. Присутствие постороннего человека начисто устранило поводы для редких ссор молодоженов, и нам с Амелией частенько приходилось искать уединения в самых странных, на первый взгляд, местах. Более того, как утверждает моя жена, с тех пор она стала настойчиво рекомендовать своим подругам приглашать на медовый месяц компаньона.
Одним словом, наша троица дружно осваивала Нюрнберг, и мы с Амелией искренне заслушивались живыми пояснениями нашего заокеанского друга и старомодными оборотами его речи, когда он рассказывал о своих многочисленных путешествиях, которые вполне могли бы дать материал для целого романа.
К концу отдыха оставался только один объект нашего интереса, который мы до сих пор не облазили вдоль и поперек, — Бург. И в назначенный день мы отправились в путешествие вдоль наружной крепостной стены, окружавшей древний город с востока.
Бург располагался на возвышавшейся над городом скале, с северной стороны его окружал неимоверный глубины ров. Нюрнберг должен был бы гордиться тем, что эту стену никому так и не удалось разрушить, иначе бы красота города заметно поблекла. Ров у подножия стены уже несколько столетий не использовался по своему прямому назначению, и сейчас в нем уютно расположились чайные плантации и фруктовые сады, причем некоторые из деревьев поднялись на достаточно внушительную высоту.
Прогуливаясь по прогретой июльским солнцем вершине стены, мы частенько останавливались, чтобы полюбоваться раскинувшейся перед нами изумительной панорамой зелени и света. Особенно великолепное зрелище представляла собой безбрежная равнина, на которой расположились небольшие городки и деревни; равнину окаймляла цепь голубых холмов, достойных кисти Клода Лорейна. Налюбовавшись этим зрелищем, мы начали разглядывать его строения с бесчисленными и весьма причудливыми остроконечными фронтонами и широкими красными крышами с прорубленными в мансардах оконцами и многочисленными ярусами. Справа от нас высилась громада Бурга, а за ней виднелась мрачная Башня пыток — возможно, самое интересное место в городе. Веками традиции нюрнбергской «Железной Девы» воплощали в себе ужасы и жестокость, на которые способен только человек. Бродя по Нюрнбергу, мы с нетерпением ожидали, когда же настанет черед Башни, и наконец дождались этого часа.
Во время одной из остановок мы подошли к самому краю возвышавшейся над рвом стены и заглянули вниз. Нам казалось, что до садов каких-то пятнадцать-двадцать метров; солнечные лучи неистово били по кронам деревьев. Жара разморила нас, времени было достаточно, и мы не спешили.
Прямо под нами у стены мы заметили темное пятно — большую черную кошку, уютно развалившуюся под солнцем. Возле нее весело резвился крошечный черный комочек — ее котенок. Мамаша то приподнимала кончик хвоста как игрушку для дитя, то слегка отталкивала его лапой, как бы поощряя к продолжению игры. Желая поддержать их забаву, Хатчесон поднял с земли внушительных размеров булыжник и прицелился.
— Смотрите, сейчас я брошу рядом с ними этот камень — пусть погадают, откуда он свалился.
— Будьте осторожны, — сказала моя жена. — Не задеть бы маленького.
— Уж если кто и заденет, мадам, то только не я. У меня меткий глаз. И вообще я нежен и ласков, как цветущая вишня. Обидеть беспомощное существо для меня все равно что оскальпировать младенца. Не беспокойтесь, я брошу достаточно далеко от них.
Он перегнулся через край парапета, вытянул руку на полную длину и разжал пальцы.
Вероятно, есть на свете какая-то неведомая сила, меняющая и искажающая наше представление о размерах и расстояниях, а может, дело было в том, что стена оказалась не совсем отвесной, — во всяком случае через несколько мгновений камень с глухим стуком, донесшимся до нас сквозь слой тугого жаркого воздуха, обрушился на голову котенка, из которой во все стороны брызнули крошечные мозги. Кошка-мать бросила ввысь резкий взгляд, и мы увидели, как ее глаза — настоящий зеленый огонь — уставились на Хатчесона. Затем она посмотрела на котенка, на его безжизненное тельце — совершенно неподвижное, если не считать мелкого конвульсивного подрагивания вытянутых лап, — по которым струились тонкие, как волоски, ручейки крови. Издав приглушенный вопль, так похожий на крик человека, она склонилась над своим чадом и принялась зализывать страшную рану, время от времени издавая глухой стон.
Внезапно она, казалось, поняла, что котенок мертв и вновь посмотрела вверх, на нас. Никогда мне не забыть этого взгляда, выражающего, пожалуй, всю ненависть на свете. Ее зеленые глаза сверкали ярким пламенем, острые белые зубы сияли в ореоле алой влаги, тягуче капавшей с губ и уголков пасти. Сжав челюсти, она до предела выдвинула когти на обеих передних лапах и прыгнула почти вертикально вверх, явно пытаясь достать нас. На излете вывернувшись дугой, она — опять дикая случайность? — рухнула на труп котенка, и ее черная шелковистая спина и бока повернулись к нам, поблескивая кровью и мозгами малыша.
Лицо Амелии страшно побелело, и я поспешил отвести ее от края стены. Усадив жену на скамью, я вернулся к Хатчесону, который продолжал молча разглядывать разъяренное животное.
— Пожалуй, это самая лютая тварь, которую я когда-либо видел, — признался он. — Лишь однажды мне довелось видеть еще большую ярость, правда, тогда это был человек, женщина. Одна индианка из апачей сводила счеты с бандитом по кличке Щепка — эту кличку он получил за то, что буквально разорвал ее младенца, которого его головорезы похитили во время одного из своих рейдов, а матери устроили пытку огнем — медленное поджаривание на горящих лучинах. Тогда эта индианка бросила на него такой взгляд, что он, казалось, должен бы был прорасти на морде Щепки. Целых три года она преследовала бандита, пока наконец ее соплеменники не схватили его и не передали ей. Тогда-то мне и довелись увидеть ту улыбку на ее лице — наш отряд ворвался в индейский лагерь, и, обнаружив Щепку, я сразу понял, что он вот-вот испустит дух. По его лицу ползла последняя судорога, и мне почему-то показалось, что ему отнюдь не жаль уходить из этой жизни. Крутой он был парень, и за все им содеянное я никогда бы не протянул ему руки — ведь он был белым человеком, во всяком случае казался таковым. Однако я думаю, что за свои злодеяния он получил сполна.
Слушая Хатчесона, я заметил, что кошка продолжает отчаянные попытки запрыгнуть на стену. Снова и снова она разбегалась и бросалась почти вертикально вверх, иногда достигая значительной высоты. Похоже, её нимало не беспокоила та боль, которую она должна была испытывать, всякий раз тяжело падая на землю. Напротив, она с удвоенной энергией, даже какой-то рьяностью, повторяла свои попытки, а облик ее с каждым разом становился все более угрожающим.
Хатчесон был добрым малым — мы с женой неоднократно отмечали проявления его искреннего сочувствия и к животным, и к разумным существам, — и сейчас можно было видеть, что он не остался равнодушным к этим взрывам отчаянной ярости осиротевшего животного.
— Представляю, что должна чувствовать эта бедняга, — проговорил он. — Ну-ну, малышка, извини, я же не хотел, просто так вышло. Хотя тебе, конечно, от этого не легче. Нет, правда, раньше со мной ничего подобного не случалось. Вот до чего доводят дурацкие игры взрослых! Похоже, мне с моими руками-крюками даже с кошками нельзя играть. Послушайте, полковник, — как я успел заметить, он весьма свободно награждал людей подобными званиями и титулами, — я не хочу, чтобы у вашей жены из-за этого случая сложилось превратное обо мне мнение. Честное слово, я никак не ожидал, что так получится.
Он подошел к Амелии и пространно извинился. Моя жена заверила его в том, что не сомневается в случайности этой смерти. Хотя, конечно, и очень прискорбной. Мы все подошли к краю стены и заглянули вниз.
Потеряв Хатчесона из виду, кошка пересекла ров и сейчас сидела на его противоположном краю. Вся ее поза свидетельствовала о том, что она готова в любое мгновение броситься вперед.