— Но, сэр Оливер…
— Ну ладно, не будь глупышкой, — проговорил хозяин замка, — не надо уж так…
Я резко повернулся и стал спускаться по лестнице. Женский голос принадлежал Миллисент, одной из наших горничных.
Через два дня сэр Оливер снова уехал в Лондон, а я остался в замке Бингэм с леди Синтией.
На этот раз мне показалось, что я оказался в чудесной стране, в Эдеме, который Господь сотворил для меня одного. Трудно описать колдовскую силу охвативших меня фантазий. Я попытался описать их в одном из писем, которые отправил своей матери. Несколько месяцев назад я навестил ее, и она показала мне то старое письмо, которое сохранила из нежных чувств к сыну. На оборотной стороне конверта были начертаны слова: «Я очень счастлив!» Само же письмо содержало невообразимую мешанину из моих чувств, переживаний и страстей. «Дорогая мамочка! Ты спрашиваешь, как я себя чувствую, что делаю? О, мамочка! О, мамочка, мамочка!» И еще с десяток раз «О, мамочка!» — и ни слова больше.
Читая подобные слова, можно вообразить, что они выражают либо невыносимую боль, жесточайшее страдание, отчаяние, либо бесподобный, непередаваемый восторг — во всяком случае, нечто поистине выдающееся, незаурядное, что может переживать человек!
Я запомнил то раннее утро, когда леди Синтия отправилась в часовню, располагавшуюся неподалеку от замка, у ручья. Я нередко сопровождал ее в этой прогулке, после чего мы отправлялись завтракать. Но в то утро она подала мне знак — я понял его без лишних слов. Войдя следом за ней в часовню, я увидел, как она преклонила колени, и встал рядом с ней. С той поры мы часто ходили туда вместе, и я не делал практически ничего — просто смотрел на нее. Однако постепенно я стал повторять ее действия — я тоже начал молиться. Вы только представьте себе, господа, я, немецкий студент, стою на коленях и молюсь! Это было какое-то язычество! Я не знал, кому или чему слал свои молитвы, просто это было некое выражение благодарности женщине за ниспосланное мне блаженство, сплошной поток слов, отражавших счастливые и чувственные желания.
После того случая я немало отскакал верхом — надо было хоть немного успокоить бурлящую кровь. Как-то раз я выехал довольно рано, заблудился и в итоге провел в седле несколько часов. Когда же я наконец пустился в обратный путь, разразилась гроза, да такая, что из-за дождя ничего нельзя было разглядеть. Я вернулся к речке и обнаружил, что деревянный мост смыло потоками воды, а чтобы добраться до ближайшего каменного, пришлось бы сделать весьма приличный крюк. К тому времени я уже промок до нитки, так что, не задумываясь, бросился в бурлящую воду. Наконец я и лошадь выбрались на берег. Бедное животное тоже успело основательно вымотаться, так что дорога от реки до замка заняла у меня немало времени.
Леди Синтия ждала меня в гостиной. Я поспешно прошел в свою комнату, умылся и сменил одежду. Наверное, вид у меня был довольно усталый, во всяком случае, она предложила мне прилечь на диван, а сама присела рядом и, поглаживая мой лоб, запела:
Она гладила меня по лбу и пела, а мне казалось, будто я лежу в какой-то волшебной колыбели, подвешенной к ветке дерева — высоко-высоко. Дул ветерок и тоже словно что-то напевал, а моя колыбель медленно покачивалась в его ласковых волнах. «Только бы сук не надломился!» — подумал я.
Что ж, господа, мой сук все же хрустнул, и я упал на землю, причем довольно сильно ушибся. Леди Синтия в любой момент была готова протянуть мне свои руки, но лишь руки, тогда как я с трепетом, вожделенно мечтал о ее плечах, лице и о! — ее губах. Разумеется, я никогда не заговаривал с ней об этом, хотя взгляды говорили, что и сердце мое, и душа принадлежат ей — каждый день, каждый час. Все это она принимала, а мне протягивала лишь руки.
Иногда, когда я ближе к вечеру часами сидел подле нее, а моя бурлящая кровь буквально была готова брызнуть через поры, она вставала и спокойно говорила:
— А сейчас покатайтесь верхом.
Затем уходила к себе в башню, а я тихо следовал за ней и подглядывал через занавески. Я видел, как она брала в руки маленькую книжку в старинном переплете, садилась, несколько минут читала, после чего вновь вставала, подходила к окну и долго смотрела в него. Я спускался в конюшню, седлал лошадь, некоторое время скакал по парку, а потом выезжал в поля. Как сумасшедший, носился я в сгущавшихся сумерках, а возвратившись, принимал холодный душ, что позволяло мне хоть немного отдохнуть перед ужином.
Однажды я выехал немного раньше и вернулся к чаю. С леди Синтией мы встретились в холле, когда я направлялся в ванную.
— Будете готовы — приходите, — проговорила она. — Только поспешите. Чай подан в башне.
— Но мне же надо переодеться. Не в халате же…
— Приходите как есть.
Я вскочил под душ, открыл оба крана и уже через несколько минут завершил купальную процедуру. Потом прошел в башню.
Леди Синтия сидела на диване, сжимая в руках свою маленькую книжицу; увидев меня, она отложила ее в сторону. Так же как и я, она была облачена в халат — восхитительное пурпурное кимоно, расшитое темным золотом. Она налила мне чаю, намазала маслом тост. Все это время мы не сказали друг другу ни слова. Я мгновенно проглотил бутерброд, запил его обжигающим чаем, все время чувствуя дрожь в теле. Наконец у меня на глазах выступили слезы. Я встал перед ней на колени, сжал ее руки, опустил лицо на нежные колени. Она не возражала.
Неожиданно она поднялась.
— Вы можете делать все, что вам заблагорассудится, — проговорила леди Синтия. — Абсолютно все. Но при этом не должны произнести ни слова. Ни единого слова!
Я не очень-то понял, что она имела в виду, но тоже встал и кивнул. Она медленно подошла к узкому окну. Я было заколебался, не зная толком, что мне делать, но потом двинулся следом и встал рядом с ней, все время помня, что не должен раскрывать рта.
Я стоял рядом с ней — безмолвный, молчаливый, едва различая ее дыхание. Потом наклонился — очень медленно — и коснулся губами грациозной шеи. О, какой это был нежный поцелуй, бабочка, и та не могла бы прикоснуться мягче. И я почувствовал, что она также ощутила мой поцелуй — словно легкая зыбь пробежала по ее коже.
Тогда я начал целовать ее плечи, ароматные волосы, сладкое ухо, делая все это легонько, очень мягко, трепетно, едва касаясь губами, и при этом не переставая все же смущаться. Мои руки искали и наконец нашли ее пальцы, ласково заскользили по ним вверх-вниз. С ее губ сорвался слабый вздох и улетел в вечернюю мглу.
Я сомкнул веки. Нас разделял лишь тонкий шелковый покров. Я глубоко дышал сам и слышал ее прерывистое дыхание. Все мое тело содрогалось от мельчайших конвульсий, я, не переставая, ощущал биение ее сердца, плоти. Она задышала чаще, потом еще чаще, по телу прошла жаркая дрожь. Наконец она схватила мои ладони и крепко прижала их к своей груди.
Я обнял ее, крепко сжал в объятиях и так держал, сам не знаю сколько времени. Потом ее руки упали, казалось, она вот-вот потеряет сознание. Наконец, ей удалось собраться с силами.
— Иди, — мягко произнесла она.
Как всегда подчиняясь ей, я разжал объятия и ушел, стараясь ступать на цыпочках.