— Ну, этому можно найти объяснение, — пожала плечами Светка. — После того как человек умирает, его мозг еще функционирует несколько минут. Ну, не так, как в обычных условиях, но все-таки какие-то образы он еще рождает. Картина, возникающая в умирающем сознании, всегда одна и та же. Возможно такое? А почему бы и нет? И если человека приводят в чувство, ему вспоминается то, что он видел. Это что-то вроде сна, понимаешь?
— Но почему эта труба никогда не снится? Почему ее видит только умирающий человек?
Светка вздохнула и опять пожала плечами:
— Эдик, мало ли загадок у природы? Может быть, все это неправда?
Может, и неправда. Но что же тогда увидел там дядя Леша? Увидел и теперь не хочет возвращаться.
Ближе к вечеру позвонил Николай Никитич.
— Я ждал вас сегодня, — сказал он. — Мы с вами договаривались — помните?
— Да, точно, — сказал я. — Вы уж нас извините, не смогли мы. Может, завтра?
— Давайте завтра, — согласился он. — В девять утра вас устроит?
— А после обеда можно? С утра вряд ли получится.
— Хорошо, тогда в два часа. Договорились? До встречи.
— Подождите, не кладите трубку, — торопливо сказал я. — А вы что — арестовали Соколовского?
— Мы сейчас с ним работаем, — ответил Николай Никитич после небольшой паузы. — А вы откуда об этом узнали?
— Знакомые рассказали. Значит, завтра в два? До свидания. — И я положил трубку.
На душе было тоскливо.
— Светка, ляжешь сегодня в зале на диване, а я устроюсь на раскладушке рядом. В одной комнате вместе пока будем спать.
Она ничего не ответила, и я повернулся к ней, чтобы убедиться, что она слышала мои слова. Светка плакала, закрыв руками лицо.
Я толкнул дверь нашей конторы и застыл на пороге. У стола сидел Соколовский и лениво стряхивал с сигареты пепел. При моем появлении Толик сказал «здрасте» и метнул быстрый взгляд на Соколовского. Тот уже расправился с пеплом и воткнул сигарету себе в рот, по-прежнему не обращая на меня ни малейшего внимания.
— Толик, выйди, погуляй немного, — попросил я.
Толик вышел. Соколовский, не отрывая взгляда от дымящегося кончика своей сигареты, процедил сквозь зубы:
— Это ты решил таким способом от меня избавиться?
— Каким способом? — спросил я, чтобы хоть как-то потянуть время.
— Не взбрыкивай, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Милицию ты на меня навел?
— Никого я на тебя не наводил. Они спросили, есть ли у меня конкуренты, которым я могу мешать, — я сказал, что есть. Они потребовали фамилию — я им ее назвал.
Он наконец оставил в покое свою сигарету и повернулся ко мне. Глаза у него были какие-то озорные, словно он собирался сейчас сказать что-то очень смешное.
— Милиция заинтересовалась тобой не потому, что сейчас мы мешаем друг другу, — сказал я.
— Какова бы ни была причина, могу сказать тебе одно: ты сделал очень большую глупость, и тебе еще придется о ней пожалеть. — С этими словами он встал и пошел к двери.
— Что ты имеешь в виду? — спросил я.
— То, что ты — труп. — Он остановился в дверях и после небольшой паузы добавил: — Это, конечно, выражаясь фигурально.
Я нагнал его уже в конце лестницы, схватил за плечо, развернул и прошипел прямо в лицо:
— Если только выяснится, что все происшедшее твоих рук дело, я убью тебя.
— А что именно стряслось в датском королевстве? — поинтересовался он, прищурясь.
— Я говорю об убийстве моей родственницы, — ответил я и, видя, как быстро белеет его лицо, добавил: — О зверском убийстве.
— Это не я, — сказал он, пятясь вниз по лестнице и оступаясь. — Не я.
И я понял, что он говорит правду.
Я вернулся в комнату. На столе лежала неразобранная почта, целый ворох писем. Я смотрел на них и с удивлением осознавал, что все эти конверты не представляют для меня никакой ценности. Я понимал, что за каждым из этих писем — кусочек моей работы, стеклышко в мозаику, которую я беспрерывно складываю вот уже три года. И сейчас, когда я уже начинаю видеть результаты своего труда, оказывается, что все сделанное мной за это время — ничто, я напрасно гробил силы и время. Я суетился, что-то придумывал, рвал жилы и, — зачем? Зачем мы так живем и зачем мы живем вообще? Я не о смысле жизни, нет, я — об ее итогах. Должно же быть там, за порогом, отделяющим мертвых от живых, что-то такое — светлое, хорошее, что служит людям наградой за мучения в этой бестолковой жизни. Вы хотите называть это раем? Пусть будет так. Но оно есть, я чувствую. Человек должен быть награжден за то, что жил. И тот, кто волею случая заглянул туда, тот уже не хочет возвращаться. И напрасно мы мучаем дядю Лешу, он увидел то, чего не видели мы, и ему решать, как быть дальше. Возможно, Светка права: там действительно ничего нет, только тлен и вечная память, а предсмертное видение красоты — лишь на те пять минут, пока погибает мозг, после чего — конец. Но вот эти пять минут красоты и музыки, которые приходят только в самом конце, — может, это и есть главная награда человеку за прожитую жизнь? Пять минут, прекраснее которых не бывает.