Когда он оказывался в Никольском весной, его всегда поражали сады. Старинное село преображалось, превращаясь в белоснежную страну. Было одним удовольствием бродить по старым улицам, среди распустившихся и покрытых белыми цветами яблонь и груш. От деревьев шел дурманящий аромат, и он дышал этим ароматом полной грудью. В такие минуты он забывал о проблемах и неудачах, весна наполняла его светом, исходившим от этих волшебных деревьев, и хотелось просто жить.
Вечернее небо уже окрасило землю своим особым красноватым светом, вечер был тихим и тёплым, отовсюду слышалось пение петухов. Михаил закрыл за собой калитку и побрел в сторону Амура без всяких мыслей. Надо было убить время. На душе было мерзко. Когда он оказывался дома у стариков, у него всегда портилось настроение. Живущие всю жизнь как кошка с собакой, те никогда не знали согласия между собой, он словно оказывался между двух фронтов. Некоторые снаряды задевали и его. Порой хватало дня, чтобы плюнуть на всё и исчезнуть снова в тайге. И чем дольше он был там, тем спокойней ему было.
Оставив за спиной стариковский дом, он не спеша побрел по узенькому переулку, где носился еще босоногим мальцом. Солнце уже спряталось за китайскими горами. Во дворах тявкали собаки. Село жило своей жизнью и незаметно успокаивало расстроенные нервы.
Он просунул руку в прореху забора и сорвал цветок с груши. Оказавшись на первой улице, и проходя мимо старых лип, остановился. Идти особо было некуда. Кроме парка, где росли столетние липы, в Никольском больше ничего и не было. Когда-то село казалось ему бесконечно большим миром, и с ватагой пацанов он мог преодолевать это пространство в поисках детского счастья и приключений. За это время многое, что окружало его в детстве, исчезло. Парк был тем, что сохранилось, и напоминал ему о далёком прошлом этих мест, когда по Амуру с гудками проходили пароходы первых купцов. Когда по берегу проходили казачьи разъезды, охраняя границу. Этот парк, едва ли не самый первый на Дальнем Востоке, помнил графа Муравьёва-Амурского и его супругу. В церкви, что когда-то возвышалась на бугре, совершал молебен будущий император Николай, о чём помнили, но предпочитали молчать сторожили. Многое помнили и эти старые липы, но всё это было уже далёким прошлым.
Он зашел в парк. Ему захотелось посидеть на лавочке, которую он собственноручно вкопал лет десять назад и вырезал на ней свое имя.
Он поднялся на бугор и оказался под кронами вековых деревьев. Сколько он ни знал себя, они всегда были такими: огромными и густыми. Вокруг было чисто и аккуратно. За липами проглядывала река. Вид был знаком ему с рождения. Амур всегда завораживал его. Даже зимой, одетый в ледяной панцирь, он внушал тихий ужас, необъяснимый страх и уважение. Летом река успокаивала его. Он прошелся взглядом по едва различимому соседнему берегу. Там шла своим чередом совершенно другая жизнь другого государства. Это был чужой берег. Да и река тоже получалась чужой. С самого детства он только и видел, что два ряда колючей проволоки да пограничников. Сначала до него не доходил смысл всего этого. Есть проволока, значит, так и надо. Хотя отец говорил совсем другое, что раньше люди могли сколько угодно быть на реке, и не знали никакой проволоки и заборов. Он говорил, что вся страна, в которой он родился, вся за колючей проволокой, а люди – рабы, за что и просидел несколько лет в тюрьме. Тогда он не верил отцу. Мать кричала, не давала говорить, устраивала концерты, от которых страдали даже соседи. Отец в беспомощности психовал, доходило до драк и оскорблений. Мишке тоже доставалось. Так прошло его детство. Да и что взять было с этого детства. Поглядеть, как в путанке, тянувшейся параллельно колючей проволоке, запутается глупая корова или лошадь. Таких, как правило, пристреливали на глазах у всего народа. Животному не объяснишь, что такое граница. А бдительные пограничники, как роботы, на следующий день старательно заделывали брешь в ограждении. «Граница должна
быть на замке». Даже для своих.
– Ну вот! Пригласили на свидание, а сами где-то бродят. Опаздываем.
Мишка очнулся от воспоминаний. Он обернулся. На одной из лавочек, той самой, сидела Марина. Голос её был звонким, даже громким. Мишаня оглянулся по сторонам, словно испугался этого голоса. В нём легко угадывался украинский акцент.
– А что вы так удивляетесь, как вас там, – девушка посмотрела на лавочку, где сидела. – Миша.
Он затоптался на месте.
– Да ты садись. В ногах правды нет. Я тут кое-что прочитала, – и она указала на вырезанное имя. – Не твоя работа, случайно?